К поэтике Хлебникова.

Хлебников свое собственное тело воспринимает поэтически – как слово, которое движется сквозь пространство, приобретая новые смыслы. Это тело- слово в перманентно новорожденном состоянии, в состоянии называния мира. Такое слово очищает историю и географию от косных тел – устойчивых, застывших смыслов. Это своеобразная тень  событий-имен, без-умно полагающая себя плотью, стремящаяся овладеть самостоятельным движением (во-плотиться). Отсюда – этимологическая стратегия футуризма –стремление проследить рост слова из его мифологического корня и перводвижение этого корня  в хтоническом Имени или Жесте. Если Ницше и Арто сошли с ума, то Хлебников в уме и не был,  он отдал ум в жертву слову-изображению и благодаря этому закланию избежал самоубийства ума – внетелесного фантома, съедающего естественную органику и съедаемого ею.
Поэтика Хлебникова – смысловая пиктография. Письмо снова становится равно изображению, но писец уже не служит Тоту, - он становится Тот-ален.
На живописном полотне хлебниковского текста история как бесконечный ряд возможностей считывается мгновенно, потому что событие не завернуто в пеленки религии. Свет метода (поиск парадигматики, заклание текста) шире освещает  (и освящает)  пространство исследования и автор выдыхает заклинания там, где человек религиозный предвкушает мессианский пир. В отличие от молитвы, которая находит опору перманентно текущего смысла в устойчивом острове Имени, заклинание ищет соответствия  имен и вещей.  Тексты же Хлебникова – это поиск соответствия опредмеченных звуков и имен.
С другой стороны чтобы познать свет, -нужно стать лучом и в своих  историософских рассуждениях Хлебников ищет  естественный источник света, причину его пульсаций, не удовлетворяясь слабыми бликами тлеющих в памяти событий.  Дата для него - рифма и играет структурную роль. Лист бумаги для Хлебникова – ночное кладбище, где слова – надгробные памятники разных культур смыслам разных вер. Текст Хлебникова – своеобразный экуменический манифест, где знаками являются созвездия, а темой космос.
История для Хлебникова – это не проверка реальности бывшего,  не интерпретация прошедшего времени, а мелодия жизни, исполнением которой является текст-заклинание. Наука для него – это не абстрактная категориальность, а живая мифология и занимается тем, что бывает не по необходимости, но – по органической потребности. Наконец , литература занимается не тем, что «бывает по правдоподобию»  (Р. Барт),  а выясняет пути долголетия смысла.

К поэтике футуризма.

Точка зрения жизни есть именно точка, в которой сходится способ, каким пребывает язык (определяет то, что видится) со стремлением его означить т.е. показать его сущность (спровоцировать, если можно так выразиться, говор языка). Что касается поэзии, то мы можем говорить не о точке зрения, а о спектре восприятия ею этого отношения.
Философский  анализ поэзии – измерение языка чистой бытийностью, выведение его пространственных и временных характеристик
В поэзии русского символизма художественный образ – это игра света и тени. Футуризм же включает мощные искусственные прожектора света в самом тексте.
Традиционная историческая наука дает событию имя и отбирает у него жизнь. Футуризм же переживает события, как свои собственные перевоплощения. В футуристических мирах  время совершает сложное поступательно-круговое движение, что связано с переживанием и переработкой футуризмом  как мифологического, так и исторического опыта. Футуристическое мироощущение – это запись ad marginem бытия, это единый исторический текст, переживаемый фатально героически, т.е.  мифологически.

Футуризм и революция.

Добро не в том, чтобы уличить зло, а в том, чтобы принять на себя ответственность за долю зла, равновеликую творимому  добру. Абсолютного добра нет. Абсолютное добро – это подаяние нищему, и оно одновременно является  абсолютным злом для другого нищего, которого обошли подаянием. Язык – это свободный выбор добра вплоть до «возлюби врага своего». Революция всегда путает мнимую свободу подаяния  со свободным выбором подчинения неумолимым законам языка.
Футуризм раздирают две экзистенциальные стихии, которые можно сформулировать на языке более поздних философов.
1.   «Почему есть нечто, не ничто?» (Хайдеггер) со всем презрением этого вопроса к диалектике и
2.   абсолютно диалектическим вопросом «Почему есть то, что я знаю?» (Батай).
Футуризм раздирается этими вопросами как стихиями именно потому что эти вопросы существуют в нем в стихийно-неосознанном состоянии.

К проблеме исследования футуризма.

В связи с ритуально-мифологической и религиозно-исторической отработкой проблему футуризма можно наконец исследовать не пародоксально-экзистенциально, а философски-эпистемологически.
1.   Философски.
•   Постановка проблемы в ритуально - мифологическом контексте. Поиск порождающего механизма футуристического времени и пространства должен вестись  в контексте ритуального праздника и жертвоприношения, а также космогонических и эмбриональных характеристик мифа.
•   Мифологически-философская характеристика пространства и времени: неоплатонизм.
•   Религиозно-историческая характеристика пространства и времени: Гегель и романтизм.
•   Проблема исторической символики. (А.Ф. Лосев).
•   Символ как творческая потенция языка. (Р. Якобсон). (В. Хлебников: « Я осознал, что родина творчества – в будущем: оттуда веет ветер богов слова»).
•   В связи с предыдущим: историческое место футуризма.
•   Философия  как символ философии: феноменологически данная характеристика философского времени (Гуссерль).
•   Поэзия и философия. Формулировка проблемы. (Например Мерло-Понти).
2. Эпистемологически.
•   Структурно-поэтическая характеристика футуризма.
•   Футуризм как поэтика истории. (Отдельно: проблема хлебниковских деклараций и «Патмос» Лифшица).
•   Включение структурных характеристик футуризма в пост структурные  ( в контексте 4-х языков культуры по Р. Барту).


К поэтике И. А. Бродского. Время.

Время.  рождается в эпосе.
В поэзии Бродского время, постоянно рождаясь, рефлексирует собственное появление, т.е.  налицо «мета-эпос», «эпос об эпосе». Эпосу обязана своим появлением личность, которая в нем сгущается из «мифологического космоса». Прорыв в подлинную реальность достигается у Бродского не отказом от личности, а бесконечной сменой масок, которые, собственно говоря, одеваются не на личности, а на сгустки пространства различной кривизны.
Подлинная реальность для Бродского – реальность Языка, не языка обыденности, а той сферы где « снимается субъективная индивидуальность и происходит переход от произвольного субъективизма к высшей безличной объективности.» ( В. Максимов. Актерское искусство в теории Антонена Арто. Лекция. СПб, 1999). Поэзия – сверхсознание языка, реализация идеи Ницше «через эпос» - построение времени.
В этом смысле Бродский – конечно же не религиозный поэт, т.к., последний подчиняет язык религиозной догме, исходя из которой и строит свои отношения со Всевышним. И. Бродский же  строит  отношения с Иисусом Христом как со свободной личностью, т.к. оба они – Творец и Поэт живут в сверх реальности языка. Эти отношения фактически равного с Равным дают возможность глубже понять,  в частности, и личность Иисуса (точно также и Ницше, отвергая поступок  Иисуса Христа, понимал его глубже богобоязненных современников).
«Подлинная реальность заключена в самом человеке, но она раскрывается в нем через свободное излияние вне личностного содержания» (Там же).  В чем же различие подлинной реальности у Бродского и у Арто?
Арто отрицает Букву в пользу иероглифа, разрушая «каузальную цепь» и выходя к языку «космических соответствий»(иероглиф – абсолютный конвертер смысла) , где времени в известном смысле нет, а пространство задано символически: сознание-подсознание до глубины архетипа. Бродский же скорее обнажает подлинное первоначальное значение Буквы, строя Время, решая жизнь не архитипически (мифологически), а эпически.
Бродский- скульптор языка лепит слова из пыли, из песчинок традиционных поэтических образов и сюжетов. Событие в его историко - описательном понимании, - волевое усилие интерпретатора, удар смыслом по голове у Бродского  уступает место событию поэтическому – эманации лучей–смыслов. Чистый звук поэзии Бродского, не профанированный артикуляцией -  это журчание  песка, отмеряющего Время, журчание, не слышное для обыденного уха, слышащего в поэзии лишь прислужницу истории. Поэзия Бродского – удивительно точный инструмент, измеряющий время – песочные часы, в которых небо отдает время назад земле, время истекает с небес на землю.

К поэтике И. А. Бродского. Этика и эстетика.

Крайняя эстетическая позиция - приоритет эстетического выбора над этическим (см. например: И Бродский. Нобелевская лекция) - не принимает в расчет «человеческое» в человеке и по большому счету  рассматривает лишь проблему языка. Поэт - это функция языка, - так говорит И. Бродский.
Этика занимается проблемой самоидентификации человека в социуме. В пределе - это клиника, например клинический психоанализ, который раскладывает жизнь атомарно - на элементарные этические единицы, пытаясь подобрать клиенту такой набор « само идентификационных сертификатов», «социальных масок», которые бы гармонировали с данным социумом.
Крайняя эстетическая позиция ничего не может противопоставить этической концепции личности как социальной константы. «У меня нет принципов и убеждений, у меня есть лишь нервы», - принципиально констатирует И. Бродский и это есть нулевое решение. Константа личности здесь  равна нулю; здесь именно таким образом поэт решает проблему самоидентификации, этическую по сути. Этика никуда не ушла, человек не может навсегда превратиться в сгусток нервной энергии, оставив сознание пребывать сгустком лингвистической энергии, даже если принципом заявляется отсутствие принципов. Хоругвь личности остается поруганной , но благодаря этому  социальному эпатажу в триаде «сознание -социум - сознание» исчезает посредник - звено, необходимое именно для самоидентификации. Иными словами, человек лишает себя социальной подпорки, что снимает проблему клиники и помогает ему отыскать инфра-личностное значение  и открывает шлюзы творчества.