Чем портрет отличается от бытовой зарисовки? Наверное, субъективностью видения. Я понял вот так. Я почувствовал вот это…
            Чем речь прозаическая отличается от речи поэтической? Быть может, расстояниями между словами. В поэтической фразе между словами «упаковано» больше мыслей и чувств…
            Я не художник, не филолог, не критик, но попросил разрешения у Тамары Дьяченко написать ее портрет. Литературный портрет. Просто потому, что хочу напомнить о живущем в нашем городе Поэте.
           
            «…Посылаю книгу «Ремесло», там найдешь ты св.Георгия, который почти конь, и коня, который почти всадник, я не разделяю их… Ибо всадник не тот, кто сидит на лошади, всадник – оба вместе, …не всадник и конь: всадник-конь и конь-всадник: ВСАДНИК».
           
             И другое, спустя день…
           
             «Нет, Райнер, я не коллекционер, и человека Рильке, который еще больше поэта… ибо он несет поэта – рыцарь и конь: ВСАДНИК! – я люблю неотделимо от поэта. Написав: Рильке-человек, я имела в виду того, кто живет, издает свои книги, кого любят, кто уже многим принадлежит и, наверное, устал от любви многих. Я имела в виду лишь множество человеческих связей! Написав: Рильке-человек, я имела в виду то, где для меня нет места…»
           
            Это две выдержки из писем, отправленных Мариной Ивановной Цветаевой Райнер Марии Рильке в мае 1926 года. Я думаю, что в них содержится ключ к пониманию соотношения Поэт – Человек. Это не одно и то же. Пока человек стирает, прибивает книжную полку, чистит картошку, ссорится с мужем или женой, противостоит интригам, он может и не быть поэтом. Может быть, а может и не быть. Возможно, он вбирает в себя какие-то черточки бытия, детальки, формируя контекст жизни. Они, черты времени, потом обязательно проявятся. Это накопительство на уровне подсознания, интуиции. Но потом наступит миг и…
          Появление Стихов всегда – итог внутренней работы. Вот почему мы часто повторяем: Стихи похожи на их Автора. Поэзия – преломленное сознанием отображение мира, в котором существует автор. Вот почему, открывая сборник Поэта, мы ищем его личное видение происходящего, но созвучное  нашим переживаниям и представлениям. И рады, если находим. Совместная эта работа автора и читающего, осмысливающего мысль Поэта, делает их собеседниками, думающими о Жизни похоже. При этом каждый говорит или думает о своей, о единственной.
                                                                 
           Тамара Митрофановна Дьяченко. Тамара Дьяченко. Тамара. Мы давно знакомы, наверное, всю жизнь. В памяти всплывают факты, о которых, казалось недавно,  и помнить забыл…
            …Семинар в Симферополе, еще обкомо-комсомольский. До утра Тамара и Люда что-то читали друг другу, спорили, я вполуха слушал, дремал и соприсутствовал. Давно это было…
            …Вот заседание литобъединения флота, кто-то, приглашенный Анатолием Степановичем Маретой, убеждал нас в необходимости незамедлительно начать писать тексты для песен, почему-то особую надежду на этом поприще внушал ему я, и он время от времени ко мне обращался, причем по воинскому званию, которое незадолго до этого мне присвоили. И вдруг приходит записочка от будущей поэтессы-песенницы Тамары с поздравлением  по сему поводу… Заметила.
            …Вот Матросский клуб. Туда нас, флотских литераторов, пригласили на встречу с московским мэтром, прибывшим в Севастополь для создания песни к флотскому кинофильму. После представления мэтру каждый из нас, потея ладошками, читал свои тексты. Запомнились слова Тамары, которая на вопрос мэтра, не член ли она Союза писателей, ответила: «Нет, но хочу им быть». Стала!
            Почему сейчас припомнилось это, не знаю.
            Так, выплыло… Мы давно знакомы, а понимать Поэта - Тамару Дьяченко – я только начинаю, если не обманываюсь. Быть может, дорастаю до стихов ее? А стихи Поэта похожи на Автора.
             Не верю в существование женской или мужской поэзии, не верю в то что     есть «маринистика», «баталистика», «юридистика» и прочие «истики» в поэзии, в частности, в литературе вообще. Есть или нет человек, переживающий те или иные чувства, а где он их переживает и обдумывает – это вторично, это контекст. Мне, читателю, важно, чтобы были они правдивы, естественны, оформлены и доступны для моего понимания…
                               Замечай, не замечай,
                               А в душе упрямо
                               Гарнизонная печаль
                               По далекой маме,
                               
                               Гарнизонная тоска
                               По квартире личной…
   
           И дальше все обыденно, привычно: обесцененный диплом, работа, которой в гарнизоне нет, стихи «про любовь», которые читала «личному составу», спектакль на погранзаставе. Но вдруг, ведь я это, кажется, предчувствовал, а все одно – обжигает:
     
                               …И с тайгой наедине,
                               Сняв остатки грима.
                               Вдруг увидит в вышине
                               Близко небо Крыма.
             
          Вот это, в «вышине» и «близко», не придумано – прочувствовано, пережито. И совсем иначе звучит ранее сказанное. Потому что за этими словами, еще тогда, когда они говорились, уже угадывалась, стояла эта, еще не названная, но чувствуемая, тоска девчонки. Не названная, но ощущаемая. Так начинается поэзия.
                                                       
          А вот прорыв в поэзию из другого стихотворения. Молодая семья едет к «первому месту службы» выпускника ВВМУ… Автобус остановился на автовокзале в «заштатном городке Бахчисарае» -
     
                                В пыли стояли сонные дома,
                                В пыли уныло копошились куры,
                                В буфете пыльном девочка одна
                                Чертила пальцем на стекле фигуры.
     
                                И репродуктор на столбе орал.
                                Ничто, увы, пейзаж не оживляло.
                                Водитель долго стекла протирал,
                                Путевку отмечал.
                                                          А я гуляла.
                                             
                                А рядом – ты,
                                                    мой лейтенант,
                                                                            мой муж.
                                Мы – молоды,
                                                    мы – счастливы,
                                                                             ликуем.
                                 - А вдруг мы попадем в такую глушь?
                                А ты ответил:
                                                     - Если бы в такую!..

          И столько кроется за этим «если бы», такая прорва недосказанного, потребностей дочувствовать, додумать… Но и здесь ни одного слова-«трутня». Размеренность, провинциальная неспешность только нагнетается многократным обращением к слову «пыль». Убаюкивает обилие мелких, но точно подсмотренных деталей, потом – неожиданная разбивка строк. Мы уже понимаем – сейчас произойдет что-то важное. Но откровение все равно прозвучало неожиданно. В этом отрыве сокрытого смысла от написанного текста и кроется сила стиха. Ничего не пересказывается, но обозначаются контуры, то пространство, в котором будут собеседовать Поэт и Читатель.
          Тамара Дьяченко не пересыпает ведрами крупицы своего жизненного опыта. Поэт и не должен делать этого. Поэту, на мой взгляд, факт нужен для стихотворного разбега (толчка от факта), а потом полет, обозначающий или скрывающий за словами чувства. Поэзия – это недосказанность чувств, выраженная Словом…
          Вот обыденное явление, приезд в знакомый с детства дом…
 
                                  …Я, как в речку, в баню окунусь,
                                  Насладясь мгновением чудесным,
                                  Обомру,
                                              сомлею,
                                                            захлебнусь,
                                  И умру,
                                              и  вновь потом воскресну!..
     
                                                     
                                   …Тихо засыпая на ходу,
                                   Погружаясь в сладкую истому,
                                   Словно в сад, в зеленый сон сойду,
                                   Улыбаясь и во сне:
                                                                 я – дома.

           Ни пафоса, ни надрыва – простота чувств, простота слов. Они не мешают, все к месту, все работают, прорисовывая или рисуя ощущения. Рисуя, но не пересказывая.
           А вот по-другому, но о том же, о своей жизни, о мыслях, которые рождаются при ее проживании. Много раз рассказанная до и после Тамары история: девчонка купалась в штормящем море, которое, как правило, не прощает такого панибратства. И ей не простило бы –
 
                                    Я помню страха плотное кольцо.
                                    А волны налетали, налетали!
                                    Лупили обжигающе в лицо
                                    И, как веревки, ноги оплетали…
     
                                    …И сохранила память навсегда
                                    И двух врачей с нахмуренными лбами,
                                    И мальчика-спасателя:
                                                                       - Беда! –
                                    Твердившего дрожащими губами.
   
                                    Не богатырь и не спортсмен на вид,
                                    Ходил за мной потом спасатель Яша,
                                    Не зная, что меня изводит стыд
                                    За наготу на том пустынном пляже.
     
                                    Смеялась я надменно: - Что ты, ну?
                                    Как видишь, вызов морю не бросаю. –

                                    А через год тот мальчик утонул,
                                    Очередную дурочку спасая.

             Известная история, а Тамара сумела рассказать ее по-своему. Вы обратили внимание на то, что в этом небольшом тексте сосуществуют два времени жизни героини? Почувствовали? В первых строфах идет рассказ девчонки из тех лет. А потом, по мере нарастания напряжения, вдруг постигаешь - с тобой разговаривает взрослый человек, оценивающий прошлое с высоты дня сегодняшнего, не забывший чувства собственной вины перед тем мальчишкой, и не только своей, но и всех тех «дурочек», которых он, вовсе не богатырь, спасал, спасал, спасал…
           Это уже характеристика девчонки, которая доросла до Понимания. Это уже жизнь в развитии, побуждение к дальнейшим размышлениям… Кстати, не беда, если они не совпадают с авторскими. В задачнике жизни вариантов правильных решений множество, и нет смысла заглядывать в раздел «Ответы» - однозначного результата там нет.
           Стихи, о которых шла речь, цитировались из книги «Офицерские жены», выпущенной Воениздатом в 1989 году. Много раз слышал, что поэты жалеют о поспешном, как им потом кажется, решении издать первую книгу, а то и стыдятся ее. Мне думается, что это говорит не о слабости стихов. А о развитии, «взрослении» души. Слышал и от Тамары о том, что книга получилась не полной, что многое под эту обложку не уместилось, что книгой она не очень довольна. Искренне. Не ожидая кокетливо, что ее начнут переубеждать. Позволю даже предположить, что ей не очень важно, что думают о ее стихах другие. Сама оценивает их жестко, но и цену себе знает. Конечно, автор имеет право определять значимость своей книги. Но есть еще и другая сторона в диаде – Автор – Читатель. И я, читатель, утверждаю – это достойный поэтический сборник. Стихи, живущие в нем, интересны и объемны. Они рассказывают о человеке их создавшем, о его переживаниях, чувствах, о его жизни. Но они еще и катализатор дальнейшего интереса читателей к автору.
             Вообще же первые книги писателя напоминают общежития стихов, написанных от младых ногтей до момента, когда принято решение все это издать. Как правило, это годы, когда темп жизни высок, и развитие автора происходит быстро. Вот почему ему, автору,  те, прежние стихи кажутся порой бледными и робкими. Конечно, и отбор, и правка текстов допустимы. Однако сомневаться в правильности выбора этих, однажды отобранных автором стихов нельзя. Это все равно, что стыдиться своих детских фотографий, пытаясь пририсовать к ним усы или убрать косички, дабы сделать их более похожими на себя сегодняшнего. Эти рассуждения не имеют прямого отношения к теме нашего разговора, но могут послужить фоном для литературного портрета…
           А книга «Офицерские жены» есть. И главное, она не обманула ожидания тех, кто, как и я, срезонировал на стихи, там помещенные. Не обманула. Потому что за ней последовали другие стихи.
           Всмотримся.
     
                                      Все повторяется. Весна.
                                      Я безрассудно в счастье верю.
                                      Мой смех звучит в зеленом сквере.
                                      Я – молода. Я – влюблена.
                                      Вновь подзадоривает прыть
                                      Двадцатилетняя
                                                               Отважно
                                      На утлой лодочке бумажной
                                      По жизни плыть…

             Задевают, не оставляют равнодушными эти, почти девять строк. Последняя строка оборвана, но важно, что этот «обрыв» подготовлен шестой строчкой, разбитой на две. Не удивлюсь, если узнаю, что Тамара этого не придумывала. Думала, подспудно или умышленно, бесспорно, иначе как бы появилось это стихотворение-образ. Емкий образ не в стихотворении, а СТИХОТВОРЕНИЯ. Именно так, все стихотворение – ОБРАЗ.
             Вдумаемся.
                                                         
                                       На Невском уличный художник
                                       Графитом женщину рисует.
                                       Стоят мужчины полукругом,
                                       Заполнив узкую панель.
                                       А вечер медленным теченьем
                                       Колоду зрителей тасует.
                                       Все обсуждают: кто – работу,
                                       А кто – красивую модель.
     
                                       Он белый шарф ей для контраста  
                                       На плечи смуглые набросит.
                                       С полуулыбкой отрешенной
                                       Она позирует ему.
                                       И он подумает внезапно,
                                       Хоть ни о чем ее не спросит,
                                       Что эти очи, словно ночи
                                       Чернильно-черные в Крыму.
   
                                        Уставшая от комплиментов,
                                       Мужчинам знающая цену,
                                       Она сидит непринужденно
                                       И смотрит только на планшет.
                                       А сбоку уличный фотограф
                                       Снимает уличную сценку:
                                       Зеваки. Женщина. Художник.
                                       Художник. Женщина. Портрет.

              Когда читал текст первый раз, что-то царапнуло. Прочитал еще раз, показалось, что царапнуло слово «панель». Оно, это слово, рядом с образом красивой женщины придает строфе некоторый специфический привкус. Однако… Меня всегда умиляет готовность «специалистов» с «колес», «на слух» знакомящихся с тем или иным произведением, давать рекомендации автору, долго работавшему над каждой строкой и словом в нем… Нет-нет, я не собирался предлагать Тамаре заменить это слово на иное, но подумал, что при встрече о своих сомнениях скажу. Потом… потом мне показалось, специально или случайно вставлено это слово в текст, не знаю, оно на месте. Как лавровый лист в супе, есть его не надо, но вкус придает. А уж последние две строки, на мой взгляд, это заведенная, закрученная пружина. Это поэтический блеск.
              Вчитаемся.

                                         Солнце жгло татароликое.
                                         Крутизна, обрывы, риск.
                                         Лезли мы за сердоликами,
                                         Рос по склонам тамариск.
     
                                         Бухта брошена подковою.
                                         Ветер волосы листал.
                                         Парус – хрупкость мотыльковая –
                                         Над шаландою летал.
   
                                         Нет сильнее наслаждения,
                                         Чем, дурачась и крича,
                                         Плавать до изнеможения,
                                         От восторга хохоча…  

              Свобода, раскрепощенность, размашистость и особая, позволяемая поэту, косноязычность, несоблюдение очевидных правил и порядка слов, сбивчивость речи, свойственная живому, а не вымученному языку. Нет стремления любой ценой заполнить строки словесным «шумом». Это здорово. Блестящий – «татароликое» солнце – органичный для Крыма образ, а поросший «тамариском» склон – может быть, это попытка внести в строку то, что любому человеку ближе всего, - свое имя. Андрей Андреевич Вознесенский отмечал такие попытки у Осипа Эмильевича Мандельштама, вспомним известные «оси» и «осы», так часто встречающиеся в мандельштамовских текстах.

                                         …А потом, покоя жаждая,
                                         Рядом лечь – к виску висок,
                                         Ощущая жилкой каждою
                                         Обжигающий песок.
     
                                        Подарил нам камень розовый
                                        В день отъезда Коктебель.
                                        Скрыт за ливнями, за грозами.
                                        Где теперь он? Как теперь?
     
                                        Жизнь разводит тропки узкие,
                                        Оставляя нам с тобой,
                                        Эту память, эту музыку,
                                        Эту светлую любовь.
 
              В этом стихотворении есть все. И мысли, и чувства, и отрыв от того, вчерашнего, и полет к большему, чему-то тому, о чем, кажется, и речи не было. Мы чувствуем, что разговор не о Коктебеле, хотя и о нем, не о сердолике и не о прекрасном лете, хотя и о них. О большем. Это и воспоминание, и грусть, и понимание невозвратности ушедшего… Да мало ли еще о чем. Это Поэзия. Это о себе. Но, наверное, каждый, читающий эти строки, хоть раз в жизни ощущал подобное. Вот и цепляет, волнует, тревожит. Не развлекает, а тревожит.
              Подслушаем:
     
                                         Ветер скатит по борту соленую влагу.
                                         В предзакатную катер уйдет полосу.
                                         Уплыву, уплыву. Силуэт Карадага,
                                         Словно фото, на память с собой увезу.
                                                   
                                         Уплыву, помахав на прощанье рукою.
                                         Долго будет в душе колобродить, как хмель,
                                         Виноградное, терпкое и колдовское,
                                         Изумрудное имя твое, Коктебель.
     
             Читая стихи Тамары Дьяченко, можно пересказать ее жизнь. В деталях. И в общих чертах. Так бывает не всегда и не со всеми. Здесь – так. Родилась и жила в Севастополе, на Красной Горке. Училась. Влюблялась. Переживала детские и не очень радости, горести, происшествия. Взрослела. Вышла замуж, мыкалась по гарнизонам. Растила сына. Вернулась в родной город. ЖИВЕТ навырост, приобретая опыт, взрослея, постигая сокрытое от глаз. Но само по себе участие в событии, принадлежность к профессии, даже попытки написать на эту тему не делают литературную работу произведением искусства, а их автора – литератором. Для этого нужны аналитический ум, умение чувствовать, творческие способности и напряженная работа, необходимо умение жить, не раздувая щек, но и знать себе цену. Все вместе позволяет Тамаре Митрофановне Дьяченко передать словом, междометием, паузой недосказанности свои переживания и чувства, их извивы. Были горькие дни, были страшные дни, были светлые дни. И ночи. И всегда рядом Слово. Его осмысление. Стремление этим словом зафиксировать чувства, мысли, ассоциации – ЖИЗНЬ. Свою. Персональную. Текущую среди нас – близких и не очень, приятных и не всегда, чутких и черствых – всяких. Все, как у всех. Но постоянная, порой ею самой не осознаваемая, внутренняя работа, особая  мускулатура души позволяют передать эти мысли и чувства выпукло, неординарно, по-своему. Ее стихи узнаваемы. Поэт Тамара Дьяченко занимает свое, заметное место в русскоязычной поэзии Украины. Свое место. Место Поэта.
            Для меня более чем спорно стремление отранжировать пишущую братию. Этот – первый, тот – второй, эти – замыкающие. Конечно, есть общие критерии. Но зачастую не они, а готовность или неготовность читателя постичь, соощутить, срезонировать на сказанное автором позволяют захлебнуться восторгом или, со скучной миной, проскользить взглядом по диагонали страницы.
            С годами мы мудреем. Меняются подходы, взгляды, порой и принципы. Кто-то утверждал, что человек всю жизнь пишет одно письмо, стихотворение, повесть… Наверное, правильнее было бы сказать не обо всей жизни, но о заметных ее этапах. С годами мы мудреем, и, естественно, автору важно знать, заметил ли читатель происшедшие изменения. А нас, читающих, занимает вопрос: а сумел ли я, читатель, это почувствовать? У Тамары Дьяченко углубление поэтической мысли, умение высказать не названное, принести свою весть – бесспорны. На мой взгляд, это столь же очевидно, как и нарастание поэтической мощи, глубины понимания чего-то того, что и делает стихосложение поэзией.

                                           Пустынный мол, похожий на подлодку,
                                           Окатывает белый пенный вал.
                                           И женщина глядит светло и кротко,
                                           Подставив брызгам трепетный овал.
                                                             
                                           О чем грустит? С кем встретиться не чает?
                                           И унесет ли шторм ее тоску?..
                                           Бездомный пес облаивает чаек,
                                           Гуляющих по мокрому песку.      

              Блестяще выбрано место действия, и совершенно неожиданное, не завершающее сказанное, окончание последней строфы – это границы, необъятные границы пространства под названием жизнь. Ничего не названо, но все сказано.
              Может быть, и Вы, задержавшиеся у портрета Поэта, обращали внимание на то, что с годами люди становятся интересней. Слетает проходящее, проявляется в чертах глубина мысли, которая облагораживает, дополняет качествами неоспоримо более важными: силой ума, силой слова, силой мысли… Это в полной мере отношу к Тамаре.
              Опасаюсь категорических построений, готовых клише, аффектированной радости по случаю. Но все-таки после многих и многих строк, после поиска, размышлений, неуюта чувств появляются стихи, которые профессионалы назвали бы программными.

                                            Увлеченья, влюбленности, дружбы…
                                            Годы стерли страстей новизну.
                                            У стихов я на трепетной службе,
                                            Все штурмую я их крутизну.
   
                                            А они меня манят за тучи,
                                            В поднебесье уводят, дразня.
                                            Ледоруб мой срывается с кручи,
                                            И рюкзак тянет в пропасть меня.
     
                                            Я решенье свое не нарушу.
                                            Безразличен мне скептиков смех.
                                            Обдирая и кожу, и душу,
                                            Я упрямо карабкаюсь вверх…

              Эти строки вырастают из иной, чем цитируемые ранее стихи, мысли. Она прозаичнее, повседневнее, что ли. Но когда, оттолкнувшись от «влюбленностей и дружб», добрался до «Обдирая и кожу, и душу…», подступила догадка. Видимо, достали доброхоты. Допекли. Это стихотворение – порыв, затмивший на время поэтическую выверенность мысли, так бывает, когда белеют губы, когда забываются привычные слова… Достали. Но выговариваешься, выговариваешься, и, если успеваешь, в последний, может быть, миг приходит довод. Разящий или спасающий, не все ли равно. Так и эти две последние строки стихотворения. Они и есть – ДОВОД.
              Мы встречаемся с Тамарой Дьяченко, с Тамарой, как правило, случайно. Иногда, зацепившись, говорим часами, другой раз, обменявшись ничего не значащими шуточками, разбегаемся. Я дорожу любой из встреч. Дорожу потому, что они обогащают. Нет-нет, ничего особого, необычного мы не обсуждаем, особо сокровенным не делимся. Обыденно все, буднично. Ведь встречаюсь не столько с Поэтом – с Человеком, который больше Поэта, так как несет его в себе…
           

             С одним из писем Марине Цветаевой Райнер Рильке переслал книгу. Эту книгу он сопроводил четверостишием:
     
                                              Касаемся друг друга, чем? Крылами.
                                              Из далека ведем свое родство.
                                              Поэт один. И тот, кто нес его,
                                              Встречается с несущим временами.
     
             Долго пытался понять, о чем они, эти строки. Кажется, понял. Многие с легкостью сорят понятиями: Поэт, Художник, Композитор, Талант… Как часто этот «фейерверк» вызван усилиями человека, зарифмовавшего две строки, знающего две ноты, взявшего в руки кисточку для нанесения теней на ресницы… Ну пусть, казалось бы, тешатся. Нет, не пусть. Слова от частого употребления девальвируют. Значит, в том случае, когда их применяют адресно и заслуженно, они сыграют на понижение смысла, сути, оценки… Не пусть!
             А мысль приведенного четверостишия Рильке, как мне представляется, в том, что поэт – это нечто собирательное, только в совокупности дающее целое.
            Не каждый из пишущих достоин быть черточкой, штрихом в этом портрете. Не каждый. Но для меня несомненно то, что творчество Тамары Дьяченко – это вклад в портрет Поэта, поэзии. В этом уверен я. Это знает Тамара. Она имеет на это право. Право, данное творчеством, поиском, осмыслением жизни. Размышлениями и разговором с читателем. Который был, есть и будет во времени ее СОБЕСЕДНИКОМ.


                                                                                                  ВИКТОР ИНГЕРОВ,
                                                                     
                                                                       поэт, член Национального Союза писателей Украины,
                                                                                           Союза писателей России,
                                                                                  лауреат премии имени Льва Толстого
                                                                       
опубликовано в журнале "Чёрное море", 2004 г. № 1