Поэт Марина Матвеева – это сгусток боли, за все, что происходит с нами и не с нами, здесь и там, часто и редко, за все, что составляет удивительно сложный мир человеческих отношений. Ее стихотворения – это вопиющее напоминание о том, что у человека есть душа, которая, по справедливому замечанию философа Мераба Мамардашвили, и является тем, что болит по определению.

            В одном из последних (едва ли не последнем) интервью Фаина Раневская сказала о том, что «из театра ушел трепет». Стоит задуматься над этими словами, как само собой  напрашивается обобщение: действительно, всякое настоящее искусство само по себе есть нечто живо-трепещущее, пульсирующее. Дрожь воспаленного сознания творца как предвосхищение нового мира, кипение творческого замысла как непреодолимое стремление вырваться за пределы порождающей его основы, то есть авторского я, – что же еще,  как не ритм этого процесса, запечатленный в звуке, слове, штрихе, движении, или, иначе говоря, образе, заставляет вздрагивать от удивления и увлекает в мир художественного произведения. И если искусство лишается трепета, то фактически оно лишается собственной привлекательности, своего лица, своей пластики, своего дыхания, в конце концов. Хотя и продолжает существовать: в качестве голой видимости настоящего, во всей своей-несвоей безликости, которую едва способны оттенить всевозможные изгибы стиля. И, возможно, продолжает кого-то «радовать» своей душевной пустотой, выдавая последнюю за особый, новый взгляд на мир. Только взгляд, заведомо лишенный диалогичности, открытости, возможности со-мнения.
            Говоря о современном искусстве, приходится довольно часто убеждаться в справедливости высказывания большой актрисы, применяя его не только к театру, но и к живописи, музыке и, разумеется, литературе, в частности, поэзии, где трепет возможно ощущать как нельзя лучше в ярко выраженных ритме и интонации высказывания. Среди нынешних поэтов авторов, которые сохраняли бы этот основный элемент художественного творчества, увы, мало. В их число входит и поэт Марина Матвеева, в чьих текстах есть, выражаясь словами автора, и «растрещина меж будущим и прошлым», и «сверхпредельность», и «адоворот пламени, озноба, вспышек боли», и, наконец, «крик, что взрывает облака и заставляет ангелов метаться». Кто видел, как она читает свои стихи, тот знает, что в момент чтения вся она, с головы до пят, воплощает собой дрожь, точно не в силах сдержать трепет строк, буквально «выдышанную» аритмию заключенных в них интонаций. Ее поэзия – это непрестанное преодоление бездушности окружающей среды, мертвенности обыденного существования, попытка согреться в и согреть таких, как и ее лирическая героиня – живых людей, посреди становящегося тотальным в нынешнем мире похолодания сердец:

Кровословный комок –
Ухо-
Горло-
Душа,
Да изыдешься, бесе, метлою молитв,
Да насытишься, бездне!..
Тебя бы залить в
Глотку мира, что смыл свои краски и сде-
Лал черно, засыхая на ржавом гвозде…

            Героиня ее лирики – это вопиющее одиночество. Однако это не одиночество философа, старика или юродивого, это одиночество ребенка, запертого в квартире до прихода родителей. Но – самое интересное – родители давным-давно уже вернулись, много лет тому назад. Вот только на сердце остался рубец брошенности, а место родителей заняли друзья, подруги, окружающий мир:

Ни писем, ни звонков, ни SMS-ок,
В двери записок – тоже ни одной…
Свобода.

К одиночеству довесок
Приятный, но уже не основной,
Как этажи, просверленные лифтом,
Наскальные рисунки: «ЗДЕСЬ БЫЛ Я»…

И я была.
И крайне крупным шрифтом
Себя вписала в книгу бытия
Подъездного, где лестнично и клетко,
Где так нуждаешься по временам
В том, чтобы знала каждая соседка,
Что я пришла в 7.30 и одна…

               Но именно это полноценное одиночество, эта индивидуальная, абсолютная невозможность, «нерастворимость», в массе, толпе и гарантируют ей настоящую жизнь – «адоворот пламени, озноба, вспышек боли, черноты – навылет, напробой». И именно в его случае возможна радость – слышать собственный голос, открывать себя себе и, таким образом, проявлять собственное существование:

Все одинаковы. Все болевые. Но сильные
Кто-то. Другие – как я – сквозь себя – все и сразу – в кость!..
Сила (не черствость ли?)
Воли (не плоскость ли?) – тыльною
Не стороною ль – душевная ты недоразвитость?

Недоравитые души… Завидую. Белою.
Есть у вас панцирей плотно-сарделевых стрессоотвод.
Сила (не тупость ли?)
Воли (не сухость ли?) делает
Радость вам, сладость – на плоти фаршивого месива

Душ доразвитых… разбитых… Роскошных но!
Без одеял, амулетов, Карнеги и совести.
Сила (не глупость ли?)
Воли (не скупость ли) брошена
В сторону! Вот он, рождается новый стих!

                 И рождается переживание, во всей своей наготе. И оказывается, что у Слова есть сердце, а у поэзии – душа.

Алексей Вакуленко