Стартовал я, когда вместо лошади был миогиппус,
но уже прорисовывалась колея для дрезин -
и гонюсь я за другом по глине, щебёнке и гипсу,
занимая позёмку на время стагнации зим.

Правоверные сплошь тормозят с хладнокровием Кришны,
разводя неприметную жизнь киселём на муке,
но меня не держа. Задний мост отлетал уже трижды,
да и в тухлом капоте болячек приличный букет.

А приятеля нет... Только шамкает от перегрева
гладиаторский воз в промежутках нейтральных рывков.
То китаец дорогу забаррикадирует слева,
то монгол, обгоняя цистерну, зевнёт широко.

На заре марафона, на юношеской максималке
было не до гляденья в глаза межберёзовых дыр.
Заселялся Норильск. Загружался туфтой супермаркет.
Подгорал в молибденовом баке ондатровый жир.

И уже с революцией первый трёхжезловый цербер
замахал распальцовкой своих полосатых дубин.
Понимаю - за день до того и кардан ещё цел был,
и каким-то отступником был я до гроба любим.

Проскочил... А теперь отрастает второй подбородок,
запрещающий свет то оранжев, то розов, то бур,
и скрежещет костьми мой единственный друг-самородок
где-то в прошлом недавнем среди известковых фигур.

Сколько славных ребят ждут маршрутки. А я... я же - вот он!
Это не у меня - это у распредвала артрит!
Но кажусь я мальчишкам тупым староватым животным,
у которого рот на чужие баранки открыт.

Скоро вновь будет Киев: растаял задумчивый Ворзель,
совершенно не той свои трассы отдавший братве,
а волхвам раздуплиться слабо, как глаза не отмёрзли
и конечности держатся в форме - четыре. Не две.