Солнышко где-то за сотней решёток.
Зелень июньская – в прошлой поре.
Снится порой пионерское что-то,
но превращается в прах на костре.

Я и забыл частоту тех вибраций,
что задавала стендаперский тон.
Молча лежу, как племянник внебрачный
каждой из блеющих зеброй ворон.

Скатывался в простоту – и тянулась
хренова тьма любопытных Варвар
в матричных прерий святую безлюдность,
где Цокотухин стоял самовар.

Вновь трансформировался в непростого,
только разрушен душевный уют.
Глазом павлиньим глядит эустома,
как серпокрылые бисер клюют.

Смотрит, как жрица, в одном экземпляре,
на беспредел городских пискунов –
там, во дворах, их не раз приземляли
до собачни на моём выпускном.

Нужным кому-нибудь, кроме козявок,
долго хотелось быть мимо потреб –
вот и привёл выжидательный навык
к новым медведкам в ромбический склеп.

Звёздного света не помню полжизни.
Плюшевый пёс тонну пота впитал.
Хочешь, бывалый спортсмен, – полежи с ним:
вдруг дофамин нагнетёт милота!

Так бы от главной из всех непоняток
рожки остались да фабула сна –
комната, тумбочка, коврик, щенята
и пустота, что сменяться вольна.