П. Б.

Я по-прежнему бреду твоей тропой –
не вот этой, что сейчас, а той, в черешнях.
Мимо скверов и муралов обгоревших,
сквозь осинники, залезшие в запой.

Продолжается тобой открытый бал,
не встревая в политические вьюги.
От твоей последней мирной интервьюхи
рёвом нижняя заходится губа.

Всё настолько попадало в резонанс
панорам моих рассвета розовее –
и тебя тогда никто не разуверил
в убеждениях масонского звена.

Доказательств пруд пруди, что не мои
луноходы невзначай тропу сменили.
Ищут, глупые, тебя на прежней ниве,
да цепляют лишь засохшие репьи.

Уверяют – аж срывают голоса –
начитавшиеся местной прессы люди,
что не ты прошёл в смешном пятнистом худи
восемь лет назад по выкосам овса.

Вот – в него я тычу харю сквозь осот
исцарапанными конскими ноздрями –
знатно ржут в ответ бояре и дворяне,
свой домашний перекрикивая скот.

Пролетает Чебурашкой над Москвой
дерзкий план задать лещей программе школьной –
ибо вон раскукарекалось под шконкой
запрещённых устремлений удальство.

Осознает голубь мира, что он курд
или немец с напылением хорвата –
постулат, что понимался туговато,
не впадёт уже небось в такой абсурд.

Я включу твои архивы – и реву
от былого попадания в десятку.
А на тропке – нет, не ты забыл перчатку.
Это просто мой зрачок трещит по шву.