Йорик так голосил: «Помоги!»,
что ландшафты гречишной мезги
соглашались с моей способностью сделать это.
И спешил я к болотным пескам
обезвредить хрипящий капкан
да забрать страдальца в бархат кабриолета.

Добежал – не поверит толпа.
К самой кромке росянок припал,
монотонно жевавших всё, что железа мягче.
Мы спаслись. Он смотрел на мой плащ,
как на пьяного Бэтмена блажь.
Сзади бахал горох подорванных грёз дымящих.

Видел немногочисленный люд
радость Йорика пару минут;
ликовал я, что дал ему сам её, как конвертик,
а потом мы сражались в пинг-понг
там, где лето забыло шезлонг,
застудив мегафоны нагрудные на две трети.

То потом он сошёл с полпути
и какой-то ковид прихватил:
неспроста на моей аватарке смиренный череп.
Я к нему привязался – капец.
Ни малейших масонств, русопетств –
кровь нашла свою группу и стала чуть горячее.

Но когда приземлённой сестре
разболтал он о дивной поре,
в переливы тонов не впадая для пущей затравки,
та сказала, что видела грязь,
что машина рычала, трясясь,
и – что не было рядом с ним никакого Славки.

Грей же Йорику ноющий бок
там, за радугой, мой черепок!
Мы же встретимся – это логично и неизбежно.
На Земле наш дуэт не совпал
(конденсаторы, что ль, – самопал?) –
а уж там совпадём по свечению из-под бейджа.