Некому сказать: «Братюнька родненький!».
На дверях квартир – пустые ромбики.
Вляпываясь нотами в карниз,
обрывает песню тромбонист.
Патефон на шайбочки разобран
и в утиль снесён с дырявым зорбом.
Одному такие снасти – груз
бесполезней бабушкиных блуз.

Что-то вроде крошек торта сырного
связки теребит, когда всё сыграно.
Смешанный с мускатом совиньон
как-то интересней есть вдвоём.
И матрац советский рад надуться,
да по швам растрескался от дуста:
пацанам – Памир и Кара-Даг,
а бабьё осело в городах.

Возраст у меня уже итоговый,
но злорадный смех из бормотографа
побуждает рваться без ключа
в особняк блатного сморкача,
за которым спектры горизонтов
не были видны – лишь беспризорный
клён переводил меня с фарси
братику по тот распор оси.

Растянуть бы щупальца ветвистые
и поклясться: непременно выстою
перед каждой, кто кленовый мёд
в спальне из братюнечки сосёт.
А глядишь – вдруг выстою и вправду!
Предъявлю затёртый меморандум
паре возбуждённо-резвых глаз –
и пойму: расплата удалась.