Сразу в скрытую враждебность – из энтузиазма.
«Как?» – воскликнете.
Мгновенно! Вниз! На семь тонов!
Наблюдали Ктулху, Диоген и Семиаза,
как на небе гасло светоносное пятно.

Вот – барахтаюсь, да свёртываемость сметаны
подозрительно ничтожна, в зуб её ногой.
Уплывают без меня на бригах капитаны
отоплению навстречу – в славный Уренгой.

Кто рассветом над дорогой разрисует ватман
так, чтоб намертво заткнулся мой онтогенез?
Представляете – пацан, карабкаясь по вантам,
отрывает прихожан от православных месс.

Век, другой – а он всё троллит мышцами с отливом
разъярённых голиафов, гложущих булат,
и спектакль длится над оврагами орлиный
дольше докучающих патетикой баллад.

Я тянул на этот утверждённый Богом левел,
избегая физкультуры как машины зла,
научившись горизонты отделять от плевел
шилом, что торчало из холщового чехла.

Да, тянул – хоть сам себе боюсь отныне верить:
ковыляю по дворам с прижаренным крылом,
ибо от былых многословесных артиллерий
«до-ми-соль» осталось, как опальный триколор.

Да, признателен ребятам, вызревшим постфактум.
Помню. Не забыл. Лишь от разрыва жил в плече
матом разражаюсь трёхэтажным и хвостатым,
запуская однострунную виолончель.

Так как не был ни в веселье, ни в консерватизме,
не пойму, как лёд сухой лакается котом.
Да и без познаний лишних лучше обойтись мне,
если даже гнев собачий – неподъёмный тон.