| 
 
 О, фортеце, покрово черлене,
 добре слово втридесяте шепоче.
 Тотеме, мене обернеш в петрень,
 про те по-двоємось схороне-смерте.
 Соколенько-орле моє,
 окропеш червнем боже деревце,
 в серцель предко-дорожень.
 Роте, ой, той невольне жеборе,
 себе ж не ошкребеш, перенесене
 земле, в червневе, не все
 це втерпне  словом в сонет.
 
 Цей провод в острог не дожде  крох.
 У мене, все змете, горем, - вересе.
 Совєтно-бердосне, чого верещеш,
 непотребне впоперек в чорне море,
 не завале мене вогнем смертей,
 не скоє, не перемеркне озоре,
 не з’єднає окреме в цей
 феєр-фермент, Боже-оскоме,
 все переповнене й вже зречене.
 Що ж, особове, перемножрете
 обережно громовержнем-троном.
 
 Жереб з непокоєм, Гомере,
 з сервером Гете, Шевченко,
 Переоборетесь в моє
 розсерджене передсерце,
 в моє зморене дєло-слово.
 Оголошене в фейєрверкер,
 просперене  слово Толстого.
 От, мор з текстом,  от  центром,
 Розпороте, головне розорене,
 це шось шепче соколе-хлопець.
 це добре оберкове полотно,
 ой, репресне слово, лепече-стерео.
 
 Померкне з протоколом прем’єр,
 полохове, погромне, пожерле Доном,
 ще вшосте зрешетне, все переборене,
 цей герць в перемелень зболене.
 Ой, доле-хвецьнем, орле  веселе,
 толоче поверх, блефо-море скорене
 з Бертольдем Брехтем говоре охоче
 про ферзь, про сховедень-оселенець,
 не повщезнем вчетверте в ведмежне
 море в модерн-зело жертвене.
 
 Оце, ще дещо провернемсь
 пером в огнець-берлеш.
 Це ж моє, орле, Європо, ще
 громовержець Зеров зов’є Зевсом
 Богове повне чеснот добро
 з речень з потвержденем,
 бо є те, холеро, болем, що є
 щедре, стерво, з червонцем.
 Бо що не схопе репортер
 з теплом одолень, то все.
 
 Обжеро, московне, ось поновлене
 перетроєне море Антоненкове.
 Передвоєне болем Домонтовне,
 прогресне, рецепшорне.
 Переодне і непомерле, Євгене П.,
 промовлене до мене твоє горе,
 космосе, розсвердлене горном.
 Що ще побережеш, те-сеє,
 но знедщельне перо Семенкове,
 ще престол  подекоре, переверне
 в тотемне повоєводе з оркестром
 холодне, золоте слово,
 що легко бреше про все.
 
 |