1

Ничего не останется в этом бледном бреду мертвой страны, ложноклассической шали статуй,
на странице записки «нам нужно уехать» измятой,
от Петербурга, которого больше нет, хоть остается пятном на карте,
до «богомерзкого Иера», где судьба закончится в марте.
Просто такая жизнь – укладывается в строку.
Да, развлечения есть, только в смерть на своем веку
не наигрались еще, что мы знали о ней, за окошком билетных касс она стережет,
для горла советует мяту, ко лбу велит прикладывать лёд.
Словно лекари прошлого для тебя на рынке берут хинин.
Ты идешь по льду залива, кажется, что один.
Ярче тысячи солнц мирный атом страны с той стороны залива,
а когда-то казалось – главное, что красиво.
В легких воздух закончится раньше, чем распадется мир на слова,
и в небесном своем Петербурге, думая, что жива,
тень строкою, которая всё вмещает, рассыплется над Невой,
драгоценные плечи твои обнимая, венчик над головой.

2

Тем летом жили на вилле в Биаррице, тридцать лет Россия живет в тюрьме, говорили,
старые вещи просили, не может остаться она во мгле.
И город, который приснился тебе,
как чахоточный бред разночинцев, клянущих погоду, прачечной пар.
Разве можно в Россию вернуться, мотив этот слишком стар.
На пароходе «Карбо» говорят, что всё наладится скоро,
большевиков несытая свора
крови напьется и упадет на землю, но я здесь, как прежде, дремлю.
На звезды смотрю иногда, но, Россию увидеть боясь,
летней пылью Биаррица скуки смываю весеннюю грязь.
«Как бы не взяли в Москве да не перепечатали книгу
с небольшим предисловием на тему о том, как распадается Запад».
Серый осенний дождь за окном монотонно каплет.
Мир возвращается в точку отсчета и застывает в ней.
В Летнем саду одинокая статуя в сумерках всё темней.

3

Оробелочка и размахайчик – смешные зверьки, их поведут на расстрел.
Так закончится эта история грустной любви, а чего ты хотел,
засыпая в парижском таксо на рассвете холодного дня.
Нас не пустят обратно, они не узнают меня.
Мы играем в рулетку и книги читаем о разных убийствах и тайнах,
отпечатках на ручках дверных, сочетаниях звуков случайных.
Так мы ходим по кругу, где площадь Согласия рядом до Судного дня.
Нет, они нас не пустят обратно, здесь кровь холоднее меня.
У герцогини шпилька в затылке из-за наследства, мятых обложек вязь.
Рифма случайная жизней чужих по созвучию родилась.
Вот оробелочка и размахайчик – легко ли им смерть принять
и в колесе обозрения землю согреть опять.
Вор поджигает салфетку, она уже почти сожжена.
Тело холодное обнимает в слезах жена.
Хоть на заводе служить, на великой реке бурлаком.
Колокол церкви чужой снова звонит ни по ком.