Пойми ж наконец: только при знаке «равно»
пишутся строки и вызревает зерно.
Слева и справа чашечки нервных весов
должны колебаться так, чтоб не дрогнул висок.

Витя Малеев и Костя Шишкин –
весёлые, конопатые –
только представь:
яйца дарёные перевернув,
каждые пять минут роются в инкубаторе:
дай, мол, иголку! А вдруг там кусочек клювика!
Потом замажу, как было… – и обрывает струну
иголка та самая, каплей умывшись клюквенной.
Мои же плоды ничего не дают мне:
кальсоны девятый год
донашиваю, стирая периодически.
Ищу уголок, который гипофиз не жмёт –
тебе же важен удельный прирост количества.

Прошла неделя… Ну да, прошла.
А текст ещё не готов.
Мне знаешь, с каких горизонтов звонят по поводам и по датам?
Помощников нет.
Мозги превращаются в торф.
Не помню, когда последний раз задумку в шкатулку прятал.
И вновь – перекос. И не держатся на наклонной
штабеля тюков тяжёлого поролона.

Прост, как два пальца об стенку, мой знак «равно».
Сузится здесь либо там – всё плывёт вверх дном.
Ты мне его то пальцем, то зубом – дзынннь!
Хоть между сном и морокой глушитель вклинь.
Вундеркинды закончились. Я раскрываю блокнот –
сам же теряюсь в бескрайней тайге длиннот.
Где тот галоп по набережной Десны,
после которого ты – Днепрогэс на лыжах?
Слева – зануды. Справа – опекуны.
И Бурдж-Халифа из неликвидных книжек.
Хочешь – листай.
А хочешь – зубри.
Строк всё равно создашь чёртика с тридцать три.

Володечка! Мне для тебя не жалко пельмешек,
салата «Гип-гип!» и карпатского завиванца.
Просто в предплечья въелись
знаки «больше» и «меньше» –
помнишь, надеюсь, как они называются?