– Вот этого, самого крепенького, я бы и взял! –
воскликнул довольный папаша, похлопав второго из тройни.
И взял. Даже мамка не знала, что он, одного увозя,
двоих обрекал на мусорник или коровник.
И вырос наследник: в семь лет был уже как в пятнадцать.
Отец, охваченный пламенем галлюцинаций,
побаивался ночами топота по паркету –
оттягивал жалюзи и тянулся к свету.
Сынишка не только мускулы накачивал, а и суставы…
Чёрт побери, тут и дикий кабан забоится подставы.
В тринадцать лет одиннадцать месяцев и дня эдак двадцать три
беззвёздной ночью, когда в туалете призрак вопил: «Отопри!»,
сдавил постаревшее тело папаши, брызнул кровавый студень –
физкульт, силовые структуры! Я ещё неподсуден!

Пупсик, лежавший слева – щёки в мучнистой росе –
выучился, женился и в труп превратился. Как все.

Однако по пустырю, куда принесла дворняга
третьего малыша с разросшейся шейной опухолью,
прогуливался сирота с макаронами из сельмага –
и внутренний голос при встрече облика к облику
музыку нашептал для флейты, рожка и сердца:
«Вот этого. Только этого. Считай, что вердикт партсъезда».
– Идём ко мне! – и двенадцать лет были песни по вечерам,
воскресные крестики-нолики без Христа и Мунтяна,
и расцветал глоксинией каждый подкожный шрам,
и каждый нейтрон понимания был в нужное русло втянут.
Да, куча дружб кончается по-плохому.
Но здесь их лодку восприняли по-своему погранвойска –
и крик раздался: «Влезай на мою лимфому!»
И – буль… буль-буль… только почка всплыла в носках.

…Мне предстояло лизать и лизать соль с обложной зарубки,
прежде чем убедить себя не влюбляться в клубничные губки.