Раздавленная стрекоза
застыла на окошке мутном.
Как страшно открывать глаза
холодным, хмурым зимним утром!

Плестись в потемках к плитке. (Газ
дадут сегодня?). Чиркнуть спичкой.
Встречать День Божий, не молясь,
давно вошло у нас в привычку.

И тормоша кастрюль покой,
как тишину с болотным ядом,
есть нечто с солью и мукой
и с мужем не встречаться взглядом.

Потом о зеркала пенал
размазывать рассвета сырость.
Сиянье пудры и румян
не скроет серость щек и стылость.

И в лисьем выцветшем пальто
да ботах, треснувших по борту,
спускаться в мертвое метро
на мертвую свою работу.

Умчаться в поезде глухом
туда, где черная разверзлась,
как рухнувший песчаный дом,
всепоглощающая бедность.

В кристально-правильных слезах
попутчиц вдруг увидеть старость.
Раздавленная стрекоза…
И это то, о чем мечталось?

С кривой улыбкой на губе
ловить намек нескромно-глупый
и знать, что это не тебе,
жалея этих юных кукол,

которые цветной гурьбой
смеются, вертятся, искрятся,
шагая следом за тобой,
как ты однажды потеснятся

под натиском новейших. Здесь
все жертвы – нету виноватых.
Ты твердо знаешь: выход есть
(есть выход – только нет возврата).

Раздавленная стрекоза
застыла на худом окошке.
Как страшно открывать глаза!
Но ты жива – и все возможно…