Туда, где проступают сквозь неон
вершины, что в тумане растворились,
я нёс гвоздику, циннию, пион,
гортензию, тюльпан и амариллис.

Запели трубы так, что дрогнул крест
и встрепенулись крылья херувима;
кругом одно твердил сорочий треск:
"Ну, наконец нашёл он побратима!"

В честь праздника облезлые коты
почти что на мышином диалекте
заказывали зябликам хиты
ближайших наступающих столетий.

Но, будто грёз несбывшихся тюрьма,
под тяжестью песчаного бархана
томилась близ пустынного холма
могила неизвестного седана.

Разбитый, но ещё без ржавых мест,
бедняга верил в новые погони,
осуществить мечтая - как протест -
вояж от Теремков до Оболони.

И я, несостоявшийся Синдбад,
урочище нечётким меря шагом,
сторицей ощущал, как бил в набат
мятущийся седан под саркофагом.

Пернатые старались наизнос,
любуясь переливчатым букетом,
а жить мне оставалось - с гулькин нос,
наполовину срезанный при этом.

Глупышки шелкопёрые!.. Из вас
никто, наверно, счёту не обучен.
Поют великолепно контрабас
и саксофон, но тот ли это случай?!

Руки моей усталой скудный жест
задуматься заставил дирижёра:
цветов-то у меня в букете шесть -
взгляни, кошачья рать и птичья свора!

И, лишь когда унёс цветы кювет,
застыла оркестровая плеяда,
следя, как тихо плачущий букет
скрывался в колоннаде водопада.