Я не джазист, но с удовольствием вникал в блюз,  
в сорок шестом во Львове «плавая», как все…
В ночь новогоднюю – без мыслей об овсе –
жил невозможностью в голодный год – фекалий…

Напрасен в мыслях горький хлеб с засохшей килькой!
Но монастырь Бенедиктинок* не дремал…
Раскачка в танце – как волна, а не вокзал…
Партнёрша тоже – прилипала легкой гирькой.

Великолепнейший паркет не охлаждал нас,
хоть мы скользили по нему, как на катке.
Не состоялась та судьба в моей руке:
к возникновению любви шёл не нахально…

Война великая не тронула наш запад –
там в сто раз больше – и церквушек, и дорог.
Джаз обстоятельный – для рабских сил – урок…
Как хорошо, что не пришлось сечь жизнь лопатой.

Жив Эллингтон в душе! Не спит в мозгах и Гершвин!
Хватило их на всю оставшуюся жизнь!
Душа спокойна… Друг, за землю не держись,
ведь всё равно её продаст расист неверный…

Всё повторяется в покатистой спирали –
пружинный скрип на почве жизни – не простой!
Синкопам джаза не мешал военный строй,
как не мешает в телевизоре – звук ралли.

Год апокалипсиса нам не очевиден –
надежда есть на выживание Земли…
Она ж давно живая – прячьтесь, корабли!..
Её быть частью – может даже не обидно.

Природны почвы – обоюдной перспективой.
В религиозных войнах стыдно умирать…
Пусть разрастается скорей в болоте гать…
От диссонансных звуков пусть растут активы.

*) Львовский архитектурно-строительный техникум временно располагался тогда в 1946 году в Монастыре Бенидиктинок. Монашкам оставили лишь один корпус. Даже в церковном помещении располагалась скульптурная мастерская, а в церковном саду стрелковая команда техникума с успехом тренировалась для участия в республиканских соревнованиях на стрельбище Бабьего яра Киева. Она оказалась там в качестве сборной Львовской области. В монастырском зале на обычной сцене автор, после вечерних танцев со свингом, мог играть до двух ночи на фортепиано. Играл и по слуху, и всерьёз, поскольку одновременно учился во Львовском музыкальном училище.