Ради свиста и дрожи у корня несущей расчалки
иногда всё же стоит взлетать в моросящую взвесь.
Пусть при пёстрых коттеджах немецкие лают овчарки –
в непокорности волчьим законам характер мой весь.

Потому и не дали врачи мне вольготности в этом!
К остальному-то чуть не прикнопили медным штифтом…
Но мечтал я не нежиться, лакомясь ёлким паштетом,
а озон рассекать аспирантским докладам не в тон.

Фаза взлёта подобна рождению первого рёва
медвежонка, окрепшего до затвердений в плече,
разглашая тем самым секретный проект Королёва
и зерно правоты подтверждая в любом трепаче.

Вертикально, шалфейное пламя ничуть не сбривая,
эдак метров на триста, как первый трёхлопастный «Ми» –
и айда в неустойчивый климат таёжного мая,
где уже сколько хочешь скрипучей нервюрой шуми.

Огоньки гиацинтов сигналят из бабьих усадеб:
ты такой, мол, отважный, а нас оставляешь в рабах!..
Вспоминайте, друзья, обо мне как о редкостном гаде:
я вам даже оставлю свой склад хипповатых рубах.

Гуси-лебеди – ниже. Чего нам друг другу мешать-то?
Да, согласен – теперь не потрётся моё колесо
о горячий асфальт, но парить космопланом без шаттла
непомерно заманчивей над белизной полюсов.

Костромские бубенчики, нахичеванские дафы
провожают чумазое тело в пещерную темь,
а по ходу паломничеств шинных – одни кенотафы;
был ли мальчик – все рвутся к архивам, и тоже не к тем.

Лишь кроты, осторожно принюхиваясь к небосклону,
приближаются к верной догадке, минуя суды,
из каких побуждений я ввёл в аномальную зону
идеальный участок дороги для резвой езды.