Совсем не там, где зяблик Петя снёс яйцо,
искал мальчишка эликсир для грешной шкуры.
Рыдал он молча и держался молодцом:
ничья – подарок, если начал без фигуры.

Такие знаки обрамляли сельский грунт,
каких и в правилах менты не помнят сроду!
Он к горизонту брёл и знал: светила врут
в своих рисунках по просыпанному шроту.

Где пахнет кровью перетравленных лосей,
сейчас – лесничество, а был пионерлагерь.
Трёхплечий знак предупреждает: слева – сель
(не повезло тираннозавру-бедолаге).

Мальчишка брёл ещё без признаков песка
из-под ремня, что на последний дюйм застёгнут;
ещё личинка авалонского жука
предполагала в нём такого же сластёну.

Поверь, арбузы на берёзах не росли,
ночное небо не имело закулисья,
и миллилитр зелёной жидкости из тли
на двух оболтусов, как груша, не делился.

Когда же гром средь ясной сини вскрыл флакон,
вдруг оказалось, что такое пойло пито
и загулявшим у вокзала маклаком,
и бабой Любой – внучкой красного пиита…

Нюхнул пацан сто лет знакомые пары –
аж постарел: никак, предательство почуял.
В кювет сползли с утробным кваканьем миры,
и о дальнейшем даже думать не хочу я.

Ах, если б жизнь, как тот нелепый палиндром,
пройти от хосписа к смешным котам в кровати!
Так вышло – парня закормили серебром,
а я молчу, где делся первооткрыватель.