Помнишь, как любовались мы
                                                                  Первым снегом?
                                                                                     Мацуо Басе

В сахалинском краю, на рыбьей земле загадок,
Где по компасу Фудзиямы бродяжат боги,
Будда не был святым царевичем из Магадхи
И едва ли владел великим искусством йоги.

Его юность сбежала, перескочив вертушку,
Как удачливый клептоман из универмага.
Будда жил в депрессивной крохотной комнатушке:
Там на голом полу валялся матрац с бумагой.

Трепетали снега, как белые распашонки,
Над готической одинокой сырецкой вышкой…
Как-то в мерзлом парадном Будда нашел мышонка,
Накормил, обогрел и спать уложил под мышкой.

С той поры они жили, как побратимы, – вместе:
Рыбу в супе ловили, в луже сушили снасти.
Не искали богатства. Не поддавались лести.
Ни одной в государстве не подчинялись власти.

Его мышка порхала с легкостью балерины.
С ее плоской груди неловко сползал бюстгальтер.
А любовь стала драйвом – кайфом без эфедрина –
И линолеум застилала небесной смальтой.

В медитациях блюза стынут осколки лета,
Но история не кончается зимней темой:
Каждой ночью, драконьим выходцем с того света,
Голубого мышонка мучил индийский демон.

Будда тоже не спал. Он чиркал о вену спичкой
И докуривал нервы, сидя у изголовья:
«Мой звереныш родной! Принцесса! Шизофреничка!
Затопи его нашей андерсеновской кровью!»

Все утратило смысл: огонь, и вода, и трубы,
И  заумные хокку, и детективы Чейза.
Мышка бредила, обжигая сухие губы,
И однажды, в зените марта, она исчезла.
                             
Где-то там, в Междуречье персика и бамбука,
Их навек обвенчает сказочный бодхисатва…

Но пока я горю, пишу и дышу, – дай руку!
И не думай о то, что с нами случится завтра.
                                                         
                                                                                 8 ноября 2010 г.