Мне юность прожурчала: «Ну, как знаешь...»
Она и так тянула свой канат
до вырубки всех вишен – белена лишь
плодила углерода арсенат.

Теплынь ждала, надеялась и дулась –
октябрь, признаться, недоумевал:
вождение? Младенческая дурость!
На натюрмортах не рисуют шквал!

И всё ж в разводах вычищенных стёкол
хранитель снов был грозен и махров,
постанывая тощим аистёнком
и Пасху продлевая до Покров.

Не боль в спине – опущенные руки,
поняв расклады, провожают май,
и бьётся об задраенные люки
либидо – хоть на видео снимай...

Тогда как Макс – упрямый гипертоник –
везя свою подругу на пикник,
трындит о золотом гипсокартоне –
и взор горяч, и шнобель не поник.

«Я молод!» – уверяю эскулапов.
«Ты стар, – черкнёт мой ангел по шатру, –
и потому овсянку ешь: за папу,
за нянь, за патронажную сестру...»

Свой месяц – что поделать – каждой астре.
И в рамке, где лоснился натюрморт,
портрет скелета парня в грубом растре
приветы шлёт команде белых шорт.

Всё повторится в текстах хрестоматий:
котлету стащит Пиф, меня съест Паф,
а гонщик дня сопреет в майской смальте,
талант свой под забором закопав.