Северная Пенсильвания, Западная Дакота!
Слушайте все, покуда дорога трезва!
Если в искромсанных пазухах моего антрекота
сохранился хоть жалкий огрызок водительского мастерства,
бередящий последний грамм остатков надежды
и сжимающий точку толчка сильней, чем оковы, –
пусть изыдет вместе с сюитой своей нездешней
и окончательно переселится в Чумакова.

Мне из этих условных крох всё равно не склеить
собранности, когда-то необходимой.
Потерявший товарный вид и грацию лебедь
состоит лишь из песни своей лебединой.
Потому мне и рыпаться крайне смешно с пятью
призрачными процентами непонятно чего –
даже если привык организм к нытью
перерезанной жилки в узле плечевом.

А ему-то, певцу класснейшему и изысканному бомбиле,
этот бонус пришёлся бы и к лицу, и к лацкану!
Увидал я, как тучи автомобилей
уступают дорогу самому классному.
Я своё бы зёрнышко сжёг, но в костре бы оно
не сгорело, а лишь повергло меня в дремучесть.
Так давай, симсим, прорастай опосредованно
через руки его и кончай меня мучить!

Еле слышный мотор пусть воркует среди сирени
и берёз в узорах надрезов и бородавок.
Сколько радости будет, если в теле Серёни
на крутом вираже заработает мой подарок!
Торжествующим видом на утренний Киев с Альп
воссияют мои поражённые роком клетки...
Перед тем, кто отпел мою злость, я снимаю скальп
от себя и от ставшей уборщицей малолетки.

Подмигну бомбиле-певцу угольком своим карим,
закопаю обрез не понадобившейся рапиры
и стеку в барокамеру, где душевный камень,
как зубной налёт, разлагается на сапфиры.