Самый солнечный в мире брюнет
объявился, запел и обсыпал
белый свет – но был тут же задет
полифонией радостных всхлипов.

Сок лазоревый добрых зрачков,
голос чище арктической льдины...
До того, как пришёл Чумаков,
столь чисты были только блондины.

Застывает шеренга ягнят
на лугу под задорную мессу.
«Где он взялся?» – не может понять
поколение будущих бесов.

А мальчишки кричат: «Молодец,
что не кляпом от ленинской власти,
но талантом заткнул Лободе
лобовую проекцию пасти!»

В корабельных путей громадьё
устремляется длинная нота...
Вот он сел и сказал: «Всё моё!»,
невзначай подмигнув космолёту.

И несут пацаны, как оброк,
кто вишнёвый сироп, кто одёжку,
чтобы грипп или ливень не смог
выбить клином из ритма Серёжку.

Берегут, как сакральный сосуд,
голосистого мировладельца –
и на тезис, что Басков столь крут,
голубая луна, не надейся!

Понимаю траву и быльё:
разве хочет какой-нибудь ландыш
поутру услыхать «всё моё!»
от барыги с дубиной и бланжем?

Счастлив древний заказник щедрот
тем, что счастлив певец-панацея,
у которого глотка поёт
не шаманствуя, но пацанея.