Письма в Америку не доходят, любители гексогена разоряют вороньи гнезда, Милена будит соседа, сосед вернулся четырнадцать лет назад из хорватского плена, но до сих пор находят в супе лохмотья пледа – дескать, скоро начнется ваш Страшный суд и кровь потечет из Влтавы, подставляйте миски, ведра и прочие луженые ровно сосуды. Милена ему говорит: «Да, вы несомненно правы», и отправляется в банк просить о продлении ссуды. «У меня сосед-инвалид, и Влтава затопит скоро  все наши кухонные принадлежности, лошадок из пенопласта. Я не знаю, в какой руке держать эту смесь укора и благодарности, ею пользуюсь я нечасто». Ссуду ей все-таки выдают,  пишет в Богемию брату о невозможности выбора между свободой и гедееровским гарнитуром, брат говорит, что ему недавно тоже скостили зарплату, и смерть поглощает любовь, на него надвигаясь аллюром. «Антиномия любви и смерти часто встречается в песнях восточных славян» - говорит Милена, - «здесь ты не открыл никаких америк и вовсе ничего не открыл, а мой сосед, который бежал четырнадцать лет назад из хорватского плена, видел много прекрасных лиц и ненужных рыл, но не нашел себя, и словно сизифов камень хочет втащить на стену, каждый день просыпается и просит купить газет, у меня осталась одна едва заметная вена, да и в той уже слишком пусто, совсем ничего там нет». У меня осталась одна хорошая роль, и то эпигонство – Федра, дети в кроватках умильно сжимают мишку и тихо спят, над твоей землей как всегда враждебные веют ветры, в настоящем времени лучше нам выпить яд, потому что дальше будет еще полней, еще насыщенней смыслом, и всё это нужно будет в чаше одной испить, но в доме отравленных не говорят о кислом, Милена будит соседа, шестнадцать за кофе, прыть.