Настоящий поэт Тредиаковский очень боялся холода, Северная Пальмира покрылась пленкою целлофановой в тридцать седьмом году, а в сороковом он понял – пора сторониться мира, делать запасы камфары, елки считать в бреду. Вот так насчитаешь сто двадцать елок – и сани проедут мимо, двух человек достаточно, в мире престрашного зрака сидишь и смотришь на стол, сама собой нелюбима, а если б любовь – себя окольцовывать, столько здесь таинств брака. Думаешь – это холодный дом, вот они повенчались ныне, с дуркой дурак, просторные покрывала, если сидеть и думать – не спрашивай о причине, просто пиши о них – ведь любви не бывает мало. Настоящий поэт Тредиаковский пишет, пока не высохнут все чернила, перебирает рифмы мысленно в печени растворимой, знаю ведь, милая дурка, что ты меня так любила, и потому пишу здесь только тебе любимой. Это судьба заставляет нас есть придорожное, пить свою кровь кисельно, пить свою кровь и морщиться – дескать, бывает слаще,  ну и конечно бывает, в этом себя уверь, но мы сидим на прогалине в нашей родимой чаще, считаем елки в окрестностях – столько окрест свободы, словно в кипящем чайнике – взрыв обжигает губы, окунаешь пакетик и вдруг понимаешь, кто ты, и подо льдом расплавленным мы себе станем любы.