Пролог
Ветер веером веет… Разлет бровей…
Уезжаю в Станислав – от всех любвей.
На цементе оставив чужое счастье,
Отползаю на Родину – по брусчатке.
Надоела столица, страницы «Vogue»…
Уезжаю в Станислав – от всех тревог:
К предкам, паводкам, павам, панам, потомкам…
Уплываю на Родину, как «Потемкин».
В темных пролежнях ночи – рассветный свет.
Уезжаю в Станислав – крылом в рассвет.
Сера будней, таящая газ соблазнов…
Улетаю в озоновый первопраздник!
Отгрызаю, как пес, кожуру оков…
У вагона из Киева во Франковск
Моя любка стоит в облаках, как в шапке:
«Чуєш, Жень, я живу твоїми віршами!».
Мне же больше – ни с кем, никогда, нигде…
Не умеющей плавать спиной – к воде.
Сердцем – к солнцу.
И к Боженьке – каждой частью…
Умираю на Родину – попрощаться.
1. Западная Украина
Кто невиновен, – тот виноват.
Если болит, – исцелю рукой.
Каверзный, чопорный униат
Носит вселенский в глазах покой.
Замок столетний сто лет стоит,
Переплавляя кирпич на свет;
Мраморный зал, как иезуит,
С ходу двузначный дает ответ.
Дробь черепичная – лед к виску.
Ропот брусчатки – душа рысцой...
Улицы сжали по кулаку,
Чтобы ударить – себя – в лицо.
Что нам традиция?
Что семья?
Переносными растем детьми...
Родина!
Маленькая моя!
Бедная нэнечка!
Обними!
2. Квартира
Стою у квартиры, где некогда жили предки,
И нежно, истошно вчувствываюсь в их запахи…
Душа – в решете, как big board после перестрелки;
Наручники так изящны, что въелись в запонки.
Другие живут спокойно – я не умею.
Цветы полевые полюс нашли без компаса…
Со свалок годов, сквозь дверь, озираю мебель,
Которой были надышаны эти комнаты.
Любовью, как ртутной рутой, травлюсь – спасите!
(Так: «Мамочка, дай!», – когда подвели товарищи…) –
От глянцевых лиц в богемной «Арене-Сити»,
От липкой ликерной патоки торта «Айриша».
Дырявые крыши, – словно мишень без тира.
Размером с планеты – бреши на платье памяти…
А новые люстры на небесах квартиры –
Бессмысленны и стабильны, как штампы в паспорте…
3. Месса
Ведь это – моя жизнь… Моя, моя!
И этот поезд коричневый – мой.
И крик бездомного соловья
В бездушной сутолоке немой.
Осколок костела – и свет, и свет…
Латынь – языковый нетленный труп.
Вопрос, таящий в себе ответ –
Бездумный лепет безумных губ…
К молящимся жмущиеся уголки –
И старческие, сухие
Из них взметнувшиеся
Две руки –
Юношеская стихия.
Рыжая ведьма Средневековья…
На площадке склепа –
Дискотека травы.
Это мой крик... Знакомьтесь,
И не надо меня на «Вы»…
4. Утопленница в Быстрице*
Всего-то делов, – что кладбище, да река,
Да струйкой кагора молодость вдоль виска…
Над раненым небом – поле. Над полем – крик.
На талии у воды – валуны вериг.
Не шах и не мат – наш жребий, а пот и пат.
Так, лоб запрокинув, всходят кресты Карпат, –
Да так высоко, что кажется мне порой,
Что это Христос четырежды стал горой.
А где-то поэты едут на фестиваль:
Тусовочно глянцевеет попсовый шарм;
Всего-то делов, – а только разбиться в даль:
На дробную гальку выкрошив земной шар.
В себя возвращаюсь – медленно, налегке –
С запекшейся Евхаристией на виске.
Стоячая скорость – в каждой второй волне…
Я видела эту девочку – там, на дне.
5. Шашлык
Тают надежды – горит душа:
Пламя с водой не смешиваются…
Господи, как же ты хороша,
Дура моя помешанная!
В старой шашлычной – мангал и мрак:
Бредит шаман жаровенки…
Время – языческая «мара»,
Годы с шампура ровненькие…
Ровен наш срок, да не равен брак:
Смесь крапивы и щавеля…
Девочка-горец, безумный брат,
Завтра мое прощальное!
Горечь калины и коньяка –
Спица в колесном ободе…
Сеял мгновенья – взошли века:
Что соберу, то Бог один…
6. Бандеровец («Белая птица с черной отметиной»)
Речи – реки – о главном.
Рот закрой свой!
Обманешь!
Будь ты хоть православный,
Будь ты хоть мусульманин.
Зрачки – робкое горе
От потребности в боли.
Ты живешь среди гор и
Равнинных раздолий.
Башка дороже не стоит:
Хватит грезить о нимбах!
...Потому и жестоко,
Что безумно ранимо.
Слишком хрупкие вены:
Сердце явно в нагрузку.
Ты рождаешься венгром,
А сдыхаешь, как русский.
Молью драное знамя.
Муж чужой в подворотне...
Родной!
Учую, узнаю,
Узрю я тебя из сотни!
Ты весь – что сильный, что слабый –
Не мой,
Как эти деревья.
Что ж,
Выйду к тебе на сабаш
На глазах у деревни...
7. ЧСВВ**
«Дякую тобі, Боже, що я не москаль!»
(надпись на футболке)
Бандуры, Бандера, гены нагие,
Битая скорлупа…
Жидкая глина, в глине – могилы
Вояк из ОУН-УПА.
Трагедия смертных имен… А хочешь,
Твое помяну в гробу?
Еще не родились ни Андрухович,
Ни "Бу-ба-бу"…
Яблоко выцветшее упало
В горстку песчаных свеч…
Давай, полюби меня, панэ Степанэ,
За мою москальскую речь!
Мы – не русские и не янки:
Мы – сами себе одни!
… И только над монастырем василиянок –
Тихо, как в оны дни…
8. Гефсиманский сон
Раздроблен слон на слоников мещан.
Дрожит разгоряченная брусчатка.
Тоска – вполне простительная часть
Чужого непростительного счастья.
А, в общем, все ОК. Вчерашний дух
Преображен в сегодняшнее тело.
Любовь с любовью… жизнь – одно из двух.
И клином клин. И – головой об стену.
По очереди каждый клен распят.
Молчит корова, испугавшись насмерть.
Все спит кругом, – лишь горбики Карпат
Идут по шпалам и плюют на насыпь.
9. Волк
… Я помню, это был ты:
С винтовкой наперевес.
Ни дать и ни взять:
Полковник,
Похеривший свой полк.
На глазах – слезы,
На груди – крест.
В нагрудном – сердце, корка
Табак да иконка…
На предплечье – наколка:
Волк.
Волчий головорез.
Вечный – наперерез.
Герой-перевес, с горой-недовес-
ком на шее – убогий Крез.
Все-то его богатство –
Сучья да листья –
Глянь, водопад несет!
А жизнь – сучья:
Богу молиться,
Матом ругаться –
И все.
Некоронованный господин:
Нежность, вздыбившаяся в ярость…
А помнишь, я ушла тогда с жителями равнин,
Потому что очень тебя боялась?
И ты, срываясь с каменной бровки,
Скакал за мной вслед –
Спиной к водопаду…
А на небе – синей татуировкой –
Скалились
Загнанные
Карпаты…
10. Корона
Это как если бы принца Датского короновали в самой Дании:
После серии отражений – возращенье в родимый Амбер***:
В Юрия Андруховича подарочные издания;
В детей, рисующих на асфальте синие с желтым амфоры…
С пристальной зоркой длительностью, с которой глядят в костер, –
Глагольной формой «Continuous» – в учащающемся процессе –
Аляповатыми вывесками лепится постсовременный стеб
На серые мшистые спины австрийского сецессиона.
Снова живу по неписанному закону нищего короля…
У Христова распятия дремлет – с охранительным жестом – Будда…
И дождь распускает горячие руки: «Файно, бля!..» –
В голубое прохладное озеро нимфеточек-незабудок.
Шире и шире, во весь опор, расправляется белый свет…
Невестиным платьем на простыне трепещут нервные дали…
Это тот самый – на все вопросы вопрошающий – ответ:
Страна свиданий моих, страна-до свидания, страна дальняя, страна-дай меня –
Дания.
11. Мера веса
Что в Копенгаген, что на Чоп:
Ползти на свет по темным тропам…
Поэт – ахматовский дистрофик,
Горе подставивший плечо.
И, кажется, не хватит гирь,
Чтоб уронить и покалечить,
Когда на узенькие плечи
Ложится мировая ширь.
Но ветер свеж, и свод высок,
И чуть горчит шашлык в колыбе…
Ложатся – пухом, а не глыбой –
На плечи Родина и Бог…
9 августа 2009 г.
Эпилог
На вербе распустились – котики.
На майдане тишайшем – готика.
Притаившись, застыла ратуша.
Тает дождик каемкой радужной.
Мимо – зонтики. Мимо – дамочки.
Я к костелу прижмусь, как к мамочке.
Я такая ж – худая, голая
И с таким же поляцким гонором.
Говорочком гортанным улица
Над старинным крыльцом сутулится.
В ней Станислав Потоцкий – ропотом.
Кофе с медом стоит – нетронутый.
Небо низкое – ниже некуда –
На кавьярни спустило невод свой.
Кофе с медом стоит – нетронутый:
Я вернусь к тебе, моя Родина!
Только жди.
2006, 2008, 7-9 августа 2009 г.
Ивано-Франковск-Киев
|
