*  *  *
Не снимай с меня кожу: Оставь позвоночник,
покрытым ничтожным количеством точек;
расщепление атомов эпидермиса
лишь дело времени: оно не денется
никуда с горящей палубы века.
«Улица. Вечер. Фонарь. Аптека».

За стихами снова пулемётная очередь,
витрины души суетой обесточены,
будней рутина легла целлюлитом
      на рваную рану, где сердце пробито.

…А ещё лучше застегни на все пуговицы
фатальность встречи. Луна сутулится
в бесцветном и бесполезном саване.
Придумай меня, пожалуйста, заново.

Формула НЮ хороша для бумаги,
только не надо мне глаз дворняги
рисовать – я так устала от вечности,
ненужной верности и бесконечности

тоннеля, где свет в конце обещали.
Скрой силуэт мой за ночи плечами.
Я растворюсь в темноте до молекул,
не владея мыслями, как калека,

не воюя с чувствами в опрятной рамочке.
Перепиши меня. Пусть для галочки
в списке добрых дел – тебе ведь зачтётся.
Только успей до восхода солнца,

которое сгложет меня до невидимости,
до нелепости, глупости и недвижимости
и без того флегматичного пламени
моего глагола. Как на экзамене,

серьёзно и тщательно работай над образом,
раздели страницу на контрастные полосы,
подыщи мне место на глобусе осени,
где дерева откровенно сбросили

кольчугу шелеста в ладони ветра.
И не пытайся найти ответа
в моём безмолвии с кричащим взглядом
(одиночество прячется где-то рядом,

скрывая за пазухой улыбку скальпеля).
Разреши мне ливнем с прозрачными каплями
    разлиться по темени мегаполиса
  звенящими иглами. Остатки голоса

разбросай равномерно в раскалённой      
                                             пустыне,
где, уйдя в песок, он опять застынет
тёмно-вишнёвым сгустком разлуки.
…Ночь заломила в отчаяньи руки –

тонкокрылая нежность бумажной бабочки
неизбежно сближается с пульсом лампочки
и, дотянувшись строкой до света,
  я стекаю в колбу прозрачным пеплом