Темный знак простоты в одиночестве зимнего дня:
Как себя пережить и как выразить волю руками,
И февральский предел, легкий контур небрежно склоняя,
За ограду шагнет неприметными с виду полками.

Его имя без слов, его шаг как хромой легион,
В этом имени ноль и черта твоего трафарета:
Уравнение тьмы, и смешной мельтешащий ион
Отразится, как лист, в нежном зеркале Генисарета.

Он вертелся и жил в оголтелом контексте моем,
И сказал попугай в анилиновой сказке три слова,
Ведь сегодня шел дождь, и получен бессрочный заем,
Что так весело пал от дрожащей руки зверолова.

Всплеском окон стена и разорванный надвое крик,
Уходя в белый шум, за горячее брался без боли,
Кто-то пел про себя, будто шепчущий мантры старик,
Кто-то падал на дно в предзакатных лучах Галлиполи.

Впереди пустота, впереди ожидание сна,
Черной точкой стрела, бесконечная нотная лента,
Ты увидишь, что прав, и вернется на землю весна:
I am silence in time, – говорит недопетая квэнта, –

I am piteous light, я повинна в случайности дня,
Я, как странник, вернусь на виток ритуального круга,
И, как прожитый день, перечеркнутый список храня,
И еще дай сказать, – на ветру берегите друг друга.

А с утра будет снег, будет птица, зеленая нить
Ускорять свой этюд, разгоняя послушно анданте,
И сорвется с ветвей, когда некого больше винить,
И остался последний патрон, господин команданте.

На витке пел пробел и качался заезженный диск,
В танце вечера крест – это крылья на фоне мишени,
Он стоял и смотрел в непрерывный корундовый писк,
Как спираль в небесах и как след рукотворных лишений.

Ах., как много затей, – сколько в пачке твоей сигарет,
Дикий голубь шагнул в перформанс треугольного ока,
Он кружился, как лист в водах озера Генисарет,
Затаилась в папирусном лоне речная протока.

Впереди пустота и хэппенинг февральского дня,
Кто сказал слово «Ом», кто случайно мяукнул, рыдая,
Обегая стволы и тяжелые ветви склоня,
Молча падает снег, не касаясь руки и не тая.