Ноябрьские тени веток, птиц, облаков,
кованных решеток, звука чужих каблуков,
тени музыки в Городском саду,
душные тени снов, снующих по льду
сознания; и, среди ночи глаза открыв,
видишь луны за кисеею нарыв,
точно под марлей бинта, в небесной вате;
осенью дерева выглядят виноватей
распотрошенных под переделку витрин;
в луже луна горчит, как аспирин
на языке, шершавом от лишних слов;
под ветром фасад напротив с листвой унесло
в сторону моря: балконы, стекол слюда –
в теплые страны… Зачем возвращаться сюда?
Начало зимы, улиц сухой этикет.
Рябина схожа с кетовой икрой, паркет –
с шахматным полем, и сам ты похож на себя,
бреясь утром, щеку языком теребя.
Она – что беленая стенка, и пена в крови:
какой-то  больнично-неувядаемый вид,
да и глаза – не того, амальгаму сверля,
что два потемневших в хожденье железных рубля.
И подруга с кофейником и утешением здесь:
все это – зрелость, мол, с «того» подспудная весть,
а глянь на других, которым за шестьдесят,
члены чьи и мысли, как слюни, висят.
Я утешаюсь, я утираюсь, в халате
стоя средь кухни, как злобная весть о расплате
за идиотскую, в невоздержаниях, юность,
которая поутру на лице проклюнулась.  
И, повторяя классика, «с отвращением
листая», и заодно пресекая волос ращение
когда-то и кем-то дареным мне «жиллетом»,
вплываю в ноябрь и не сожалею об этом.