Судьба былого нелегка
во дни чужие.
Из ныне в прошлые века
уходит Киев.

Уходит тихо, словно гость
чужого пира,
где роль невольную пришлось
играть кумира.

Ложатся серые пласты
другой натуры
на самобытные черты
его культуры.

Печальны старые дома
без содержанья.                    
И наносная кутерьма
не зрит прощанья.

Везде торгашество и срам.
И дни – химеры.
Уходит Киев – светлый храм
Любви и Веры.

А с ним уходит свет из глаз,
что жил намедни.
С Майдана слышен злобы глас,
с Печерска – бредни.

А многим кажется, что всё
ещё впервые...
Куда «свободную» несёт
толпу стихия?

Разутая, в какой поход
стопы направит
страна, покинув огород,
и кто возглавит? –

невежда? вор? Иль патриот
слепой гордыни? –
какие истины сотрёт,
сметёт святыни?

...Но, я отвлёкся, господа,
пока вы немы.
Так жизнь отходит иногда
от главной темы.

Ужель вернёт её на круг
лишь хлыст Батыев?
Но страшен враг. А где же друг?
И чей же Киев?

Да, я сгущаю краски, да
я всё сгущаю
и, в чувствах, меры иногда
не ощущаю.

Так пусть слова мои умрут,
не станут вещи!
Но то и дело, видя тут
дурные вещи –

душонку ль бывшего раба
у стен Софии,
иль слыша: «Жид! Москаль! Ганьба!» -
уходит Киев...

Он видел всё, он всё познал
на этом свете;
и пеплом был, и восставал –
велик и светел;

и был открыт для всех племён –
кто входит с миром,
но не коленопреклонён
пред кирасиром.

Он в мире не премножил срам,
как Ниневия,
поскольку выстрадал и сам
грехи чужие.

Он помнит, были вороша,
как в мире оном
страдала Божия душа
в Яру со стоном...

Но на виду у суеты
перед Майданом
опять развешаны листы
фашистским кланом.

...Безумен век! И он сгустил
любовь и муки.
Куда, Архангел Михаил,
простёр ты руки?

Владимир нем, всё держит крест.
Молчат святые.
Им будто чудится: с небес
идёт Мессия...

Но ничего того, что ждут,
не происходит.
А дни, безумствуя, бегут.
И он уходит...

Лишь Днепр по-прежнему течёт,
не убывая;
всё думает, что в нём ещё
вода живая,

и плещет волнами в бетон
почти беспечно:
«Я был – я есть для всех времён,
и буду вечно!

А вы – уйдёте навсегда,
потом – другие...»
А что же будет здесь тогда –
во дни чужие?, –

когда успеют нас забыть
чужие дети,
и сами будут уходить,
и таять в Лете,

и поглотит их бездна тьмы,
и скроет заметь...
Не так ли некогда и мы
теряли память?

Так что же будет здесь, когда
уж нас не станет?
Увы, не знаем, господа.
И это ранит.

Ах, пусть я буду нехорош, -
что стих – страшилка!
И да не сгинет ни за грош
Душа-сопилка!

Пусть мова ридная живёт,
проходит Спуском,
где та же Родина поёт
на вечном русском!

Пусть наши мысли – не во зло,
мы ж не чужие!
И на своей земле светло
пребудет Киев!

Надеюсь, верую, молюсь
его Природе!
Молюсь, надеюсь... И боюсь,
что он уходит.