Мова видання: російська Рік / місяць виходу видання: 2016 / Квітень

Назва та службова інформація:
Голые Слова
Bagriy & Company (Chicago, March 29, 2016)
Language: Russian
ISBN-10: 0692624155
ISBN-13: 978-0692624159
Product Dimensions: 5 x 0.2 x 8 inches
Shipping Weight: 4.5 ounces

Детальна анотація:
«Почитай меня с изнанки…»

Читая рукопись Лии Черняковой, поймала себя на беспокойстве, не «вчитываю» ли я несвойственные её текстам смыслы. Например, первое стихотворение книги начинается строками: «…это только голые слова / откинув музыку, как последний стыд, / толпятся на пороге / душевой камеры / в одном вдохе от вечности…» Это только мне кажется, что «душевая камера» – та самая душевая в Аушвице, в которой зачем-то мыли обречённых перед газовой? Но можно, как в одном из самых сильных фрагментов Спилбергова «Списка Шиндлера», снова посадить всех своих в вагоны и увезти из ужасного места. Можно вывести значение «душевой» от слова «душа», и апофатическое перечисление в последующих строках даст совсем другой улов. Однако сознание уже объединило эти смыслы, как голограмма стиха – эти обнажения. Такой голографический принцип, мне кажется, свойствен стихам Лии – зачастую уплотнённое построение строки в критической массе образов запускает потайные смыслы (не поддалась ли я в определении «голо-графичности» игровой созвучности с «голыми»?). Ведь недаром в Манифесте творческого ордена «Корни неба», к которому принадлежит и Лия Чернякова, провозглашается «создание нелинейных, многоверсионных гипертекстов». А читатель – соавтором текста.
Слово «пепел», встречающееся в стихах далее, подтверждает нешуточное воздействие памяти поколений: «И вот уже не важно, кого любить и кого спасать, / Не знать, не звать, не будить, не быть, / но, когда до росы полчаса, / Ты целуешь их горький пепел в закрытые голоса». Среди ассоциаций у Лии – и «пепел Клааса», конечно. Она находит силы отождествить себя с теми безымянными, кто погиб не только в Холокост, но и в Голодомор: «Мы, кого сварили в супе / И зарыли ржавой сапкой, / Тихим сердцем, тайным стуком / Просим: отвори нам сад твой». Лия даёт чёткие координаты своего поколения: «Нас не гнали по этапу – / Мы мотали автостопом». Тем не менее переписка (стихотворение «Письма», где упомянуты Тэвье Тевель и Януш Корчак) через столетия заверяет в преемственности и достоинстве: «Нас растили из пепла, готовили к меткой судьбе… / Если память ослепла в борьбе, / Как поверить тебе? / <…> Распрями наши строки дотла – / Мы уже не зола».
Человек с обострённой совестью не может не откликнуться на современные события. Тем более что «эпоха, чья душа – неразбериха, / Чья злая память темнотой больна, / Идёт, как ток, по каждому из нас». Лия пишет о российском беспределе в отношении Украины, об иезуитских «гуманитарных конвоях» («Камаз в России больше, чем Камаз»), о подонке, возомнившем себя «спасителем Рассеи» («Злобный маленький царёк / Начинает Рагнарёк. / Ему Вильна Украина / Стала горла поперёк», из текста «Международное (на мотив Анчарова)»). Ей не безразличен раскол в бардовской среде («где бард пошёл на брата») на тех, кто поддерживает Украину, и тех, кто, подобно Александру Мирзаяну, каински подло выступил против неё, оплакивая в то же время крокодильими слезами: «Это – объясняют – ненарочно, / Но зато навечно и привычно… / Кварцевой змеёй из глаз песочных, / Крокодильской дружбой закавычной». Лии внятна глубинная сущность Майдана: «Но сперва, господин мой, выпей Майдан до дна. / Вот эзопов язык – он вырван тому давно, / Потому-то не пропасть тебе из окна видна, / А живое море свободных любой ценой». Совершенно естественно, что свободные люди не по нутру «злобному маленькому царьку» из страны бывших братьев: «Всех бандеров БТРом / Он вернёт в СССР». И сколько бы ни вопили «колорады», будто российских войск в Украине нет, «Одноклеточные терпешки / Вышли в поле повоевать». Таким образом, тот, кто доверится взгляду Лии Черняковой, сможет прочувствовать действительное положение вещей.
В сборнике сильна также лирическая тема. Любовь – трагична и может быть описана военной лексикой: «И когда разорвётся граната в груди / На стеклянном и скользком ветру, / «Всё как надо, – спокойно отвечу, – иди. / Я осколки потом соберу». Но это и нежное заклинание: «Поперхнись её голосом, косточкой новизны, / Этим хрупким хрусталиком, тающим на щеке». Интересно, что первым пунктом уже упомянутого Манифеста удостоверяется: «Поэзия – заклинание, заговор, метод эмоционального, резонансного и символьного воздействия на сознание и материю. Мы сознаём её суть, исследуем воздействие, оказываемое текстами и другим творчеством, и сознаём ответственность за это воздействие». То есть, подобно демиургу, поэт может творчески воссоздать в ритуале желанное развитие событий, не допустить разрушительного конца: «Верь, что ещё не финал, / А пробел, родовые схватки. / Новые клетки / Ложатся легко в наши разовые кроватки, / Роза молочных ветров / Распускается на губах». Тем более что многие стихи сборника имеют музыкальную подоплёку и наверняка исполняются автором как песни. А восьмой пункт утверждает, что «воздействие песни сильнее, чем воздействие отдельно текста, отдельно музыки».
Слова же о Вавилоне, о Храме, ставшие практически мемами литературы, в стихах Лии, на мой взгляд, отсылают в значительной степени к настоящей древней истории. Точнее, за ними стоит осознание силы своего народа и энергия этой силы. Таким образом, на наших глазах в этой книге происходит как обнажение слов до первородных и «ноевых» значений, так и – в необходимую минуту – прикрывание наготы, нахождение той художественной одежды, благодаря которой эти слова, в своём сочетании, донесут важные для читателя смыслы.

Наталья Бельченко