Меня повар удивил – говорит, что умеет
приготовить стихотворение, что знает
как это сделать. Когда тени стали длиннее
моего удивленья на краю  рыхлого тела дня, и

вечер готов был родиться, я превратился в
длинный острый поварской нож чтоб подсмотреть,
подслушать, как он будет готовить.  Шумно лился
с его пальцев густой  цвета патоки свет,

он мною кромсал сладкое небо заката, - ёк-ёк
лезвие-сердце билось – о твердое скрытое что-то.
Достал и извлёк припрятанный впрок  - раёк
(за небо в угол припрятал райка улей). В нем соты.

Целый день собирал нектар слов с языков,
поэтов лепил из них,
забивал ими соты и вот теперь вытряхнул в тесто
липких размеров и рифм (славный падёж творительный!). Вмиг
ртами захлопали,  плюются личинками книг,
а у повара из глаз дымные круги счастья, и это особенно естно.

Ночь. Чистый черный прозрачный воздух ночной
Бахом пронизан. Как эта музыка в мире голодном возможна?
Лёд звука во всех расщелинах ночи - там он останется мной.
Удивленье осело в мутной  надрывной сече. Дно
не глазами-ушами – собою
зрению, слуху чуять не сложно.

Пчела, отчего ты сжалась
над цветком,  будто над ледяным адом?
Он не отнимет ни меда, ни жала.
Ему не надо.