Мне представляется, что поэты  у Бога тел не просили,
а там, где нет еще ни тел ни сроков, они строками росили,
и этой росой был окроплен день первый творения, день второй и так далее,
а также ночи между ними ну и конечно будущие временные дали.

Чему положено зажечься и засветиться – зажглось и засветилось,
и Богу осталась самая малость, а точнее – самая милость:
сгустить лучи светил до взглядов, а  шелка ночей  и дней – до тел живущих,
чтобы, так сказать, первоначальный успех творения не был упущен.

Все порой  выглядит пошловато, бессмысленно, тускло, не ново,
но над землей летит чистый звук, еще не видевший слова,
и над землей летит тонкая дымка поэзии, - она вроде как мира окаёмка.
И дымка, и звук – всё это очень призрачно, хрупко и ломко.

Смотри, сколько столпилось у выхода, но все-таки больше у входа.
Если больше у входа – значит не то, чтобы не страшит кода,
и не то, чтобы все еще там, до бла-бла-бла уже ждут блага,
а попросту тех самых первых рос еще не высохла влага.

Не высохла, потому что  поэты у Бога тел не просили,
и не высохнет, потому что поэты строками росили.
И хоть вылезли из нор день первый, день второй, короче говоря – сроки,
но летит дымка, летит звук и текут строки.