На дне реки сырое дно,
по дну совсем не ходят рыбы,
они в своём летают небе,
они смакуют свой полёт.
И оттого их рыбье небо
и гуще нашего и тише,
и ветер сильного теченья
не рвет на клочья воздух рыбий,
он вместе с рыбами летит.

Их небо - книга, рыбы – строки,
на разной высоте читаем
сюжет, и рыбы одиноки,
и в рыбьем небе рифы, гроты,
как мысли тайные при чтенье
уводят в то пространство страха,
в то странное небытие,
где нечто теплится и стынет
еще беспомощней надежды,
уже рельефнее мечты.

Летают рыбы и изнанку
случайных видят отражений,
и слов и взглядов пустотелых
осколки острые и жала
они готовы проглотить.
есть в чтенье страшная реальность -
мы либо строки убиваем
собою, либо мы ныряем
в тот рыбий ад – он досягаем,
тот ад - удар в сырое дно.
Ещё читать я не умею,
чтоб строчкой плыть свободно, плавно,
чтоб ненасытное дрожанье
лески в себе унять, прервать.

Хотел я написать, что снова,
добра и зла воспоминаньем,
как прежде, как всегда заполнен
желудок памяти моей,
но нет у памяти желудка -
непереварен ужас чтенья,
летит, плывёт, живёт теченье,
темнеют строки в глубине.
А на поверхности, что рыбам
невидима и недоступна,
которая для них не ад, а
лишь некое чужое дно,
как жизнь неправильно по форме,
красивой радугой мазутной
я расплылось – то ядовито
сияет чтения пятно.