|  Я помню: вечер, ветер и печаль
 пронзительного тела молодого,
 вошедшего, швырнувшего халат
 на спинку кресла и так тонко, тонко,
 тонко пошедшего по смертной линзе -
 что даже стон взлетел под потолок.
 Большое синее окно. Небрежно
 сдвинутые шторы. И почерневший
 шаткий стол. И тонкого стекла стакан
 дрожащий так же тонко – дзыыынь…
 Пора -
 приблизиться – нырнуть в тугое пламя,
 привязанное к кончику свечи.
 Чаруй меня, чаруй меня колдунья
 тех дальних берегов, куда плыву я,
 плыву - и никогда не доплываю,
 сносимый времени крутой волной.
 Лишь вечер тот, и ветер, и печаль,
 и ты – комочком крика молодого,
 идёте вслед за северным рассветом
 и навсегда уносите покой.
 
 
 *** В. Стус
 
 Той спогад: вечір, вітер і печаль
 пронизливого тіла молодого
 що в двері уступилося, халат
 пожбурило на спинку крісла — й тонко
 пішло, пішло, пішло по смертній лінзі
 аж понад стелю жальний зойк завис.
 Вікно — велике й синє. Жовті штори
 приспущено недбало. Чорний стіл
 іскулився. Тремтить на ньому шклянка
 тонкого шкла — дзень-дзень, дзень-дзень.
 Пора —
 наблизитись — в тугий вогонь пірнути,
 так зґрабно скутий білим свічником
 Чаруй мене, чаруй мене, чарунко
 далеких берегів, куди я плавом
 пливу, пливу, пливу — й не допливаю,
 бо зносить часу хвиля навісна.
 Лиш вечір той, і вітер, і печаль,
 і ти — як грудка крику молодого,
 світаєте під сонцем опівничним
 і виспокоїтись не даєте.
 
 |