Феномен лидерства в русской поэзии – дело вполне обычное и всеми общепризнанное. Никто, пожалуй, не возьмется поспорить с тем, что в русской поэзии XIX—XX веков формируется весьма небольшой перечень имен поэтов первой величины. Равнение на них и связанные с ними многочисленные комплексы у поэтов величиной поменьше наверняка могут составить целую главу в истории развития русской литературы. Так, однажды Александру Блоку передали слова некоего малоизвестного поэта о том, что Блок мешает ему писать стихи. Неожиданно Блок ответил, что хорошо понимает суть этого высказывания и ему, например, мешает писать Лев Толстой. Подобные факты, заботливо оставленные нам мемуаристами, несомненно составляют всего только надводную часть огромного айсберга сложных и неоднозначных “межпоэтических” взаимоотношений. Не следует, однако, предполагать отсутствие подобных проблем и казусов на современном русскоязычном поэтическом пространстве.
Специфика данной проблемы в современном поэтическом мире заключается в простом отсутствии действующих поэтов первой величины в нынешней русскоязычной поэзии. Во всяком случае, новые Пушкины, Блоки или Пастернаки на данный момент ничем себя не проявили. Имеется в виду самый уровень поэтических находок. А раз так, каждый может сам выбирать, на кого из действующих литераторов ему равняться и перед кем порою комплексовать. Для начинающих поэтов сегодня изучение творчества своих старших современников в итоге оказывается совсем не обязательным, более того, обращение к творчеству, скажем, Есенина, Маяковского, Ахматовой и т. д. может казаться им вполне достаточным для постановки процесса собственного поэтического творчества.
И все же проблема “непереваренного” поэтического современника в русскоязычной поэзии существует и имя у нее по-прежнему “Иосиф Бродский”. В самом деле, поэтические наработки и приобретения Бродского так и не усвоены толком большинством современных русскоязычных литераторов. Часто не получается написать, как у Бродского, не получается написать “лучше” него. Собственно, ведь и сам юный Бродский начинал свои поэтические опыты с попыток “догнать и перегнать” Цветаеву или Пастернака. Но Бродский уже за 2—3 года активной поэтической практики выработал свой, пускай еще и не очень устойчивый, эволюционирующий, но все-таки свой оригинальный стиль, ушедший достаточно далеко от предполагаемых прототипов. Некоторые же последователи Бродского решают проблему его “преодоления” многие годы и десятилетия, и не всегда с заметными успехами на данном поприще.
Иногда “тупиковое” увлечение Бродским становится подлинным бичом для автора, приводит его к затяжному творческому кризису. Еще бы! Одно дело просто наслаждаться стихами Бродского, и совсем другое дело самому, с ручкой в руках, пытаться запрыгнуть на этот Эверест. Но более того, не открою большой тайны, если скажу, что Бродский относится скорее к авторам с достаточно печальной лирой и поэтому глубокое погружение в стихи Бродского зачастую вызывает у людей впечатлительных глубокие приступы самой что ни на есть мрачной меланхолии. Вот как обо всем этом в поэтической форме высказался молодой крымский поэт Владимир Магомедов:

“На стуле мятый кем-то Бродский,
Не причинивший мне вреда”.

Современные авторы, в том числе и крымские, очень по- разному преодолевают давление нашего не вполне еще переваренного поэтического нобелевского классика. Самый простой, но вместе с тем и наименее плодотворный способ – это огульное отрицание поэтического гения Бродского как такового. Или, во всяком случае, радикальное преуменьшение его поэтических заслуг. И не знаешь порой, радоваться ли тем случаям, когда подобное отрицание происходит в силу естественного неприятия поэтического стиля Бродского, а не по тривиальной причине “зеленого винограда”. Тем более интересно и важно оказывается обратиться к примерам конструктивного преодоления поэтами литературной зависимости от творчества Иосифа Бродского.
Здесь, в Крыму, к таким благоприятным примерам может быть отнесено творчество Андрея Полякова. Для настоящего творческого человека нет ничего зазорного в том, чтобы подпадать под художественное влияние классиков или наиболее маститых современников, особенно когда речь идет о периоде становления, нащупывания своего творческого пути. Отрицать глубокое и длительное влияние поэзии Бродского на Андрея Полякова вряд ли вообще возможно. Также верно и то, что Бродский Полякова не растворил, не поглотил в себя целиком. Напротив, Поляков в итоге из сферы влияния Бродского вполне вышел и только специалисты в зрелом творчестве Полякова сумеют обнаружить следы воздействия поэтики Бродского.
Андрей Поляков в деле преодоления Бродского пошел двумя принципиальными путями. В первую очередь он попытался вобрать в себя по возможности больше оригинальных творческих наработок нашего ненаглядного нобелевского лауреата. Можно вспомнить, например, фрагмент из “Послания прекрасной С.” Андрея Полякова:

“в ближней точке местности та же даль
и намек на ангела или черта
а в ялте белый цветет миндаль
и буксир кричит выходя из порта

магомет ходячей лишен горы
мерит на глазок крутизну эпохи
а в москве хватает своей муры
не дороже слава не крепче кофе

то ли спать пойти то ли так сидеть
вырывая строчки поодиночке
из той точки пространства куда глядеть
может только женщина в этой точке”.

Переклички с Бродским в этом стихотворении очевидны для всякого мало-мальски посвященного человека, хотя дело, безусловно, не сводится к каким-то ученическим попыткам рабского подражания. Нет, скорее Поляков только принимает определенные правила игры и берется разыграть свою собственную поэтическую партию на поле поэтики Иосифа Бродского. Даже само название стихотворения однозначно декларирует данное намерение Полякова: ведь “Послания прекрасной С.” скорее всего сознательно калькировано с целого ряда названий стихов Бродского (“Открытка из города К.”, “Письмо генералу Z” и проч.). Но  речь все-таки идет не о том, чтобы написать “под Бродского” или вообще “лучше Бродского”. Речь идет о том, чтобы написать скорее это, но по-другому; так, но иначе…
Второй путь преодоления Бродского в исполнении Андрея Полякова оказался куда радикальнее: Поляков на вполне законных основаниях не удержался от соблазна прижизненного пересмешничества, в котором не остается ничего более, как показать полное проникновение в технологию изготовления высмеиваемого продукта. Вот как это у него получается в стихотворении “Epistulae ex ponto”:

“Дорогой Поприщин, – пишет подруга, –
ненаглядный, милый, родной, любезный!
Здесь, в глубокой Ялте, под сенью Юга
левым боком выходит мне век железный.
И пылится тополь пирамидальный,
и грузин с улыбкою феодальной
провожает взглядом одну москвичку…
Ты ж, моя любовь, перешел в привычку”.

“Дорогая подруга, – пишет Поприщин, –
ненаглядная, в смысле – не глядя, что ли?
век железный в сумме магнитных истин
плюс кладет на минус, как учат в школе,
столь, бля, гулко, столь, бля, пирамидально,
что вассал с улыбкою вертикальной
пусть брюнетит взглядом одну блондинку!
Ты ж, моя душа, перешла в картинку”.

“Дорогой Покрышкин, – пишет Подруга, –
дорогой, уважаемый, милая, но неважно…
Как дитя здесь плачет скифская вьюга,
а чекист чекисту твердит: – Не ваш, но
и не наш город Томис в устье Дуная,
жаль, воды зачерпнуть нагая Даная
не успела, ибо, совдеп ругая,
пала жертвой моссада и самурая!”

“Дорогая подпруга, – Пашет панферов, –
это ведь я написал календарь - шестикнижие Фастов,
этот недавний мой труд для тебя написанный, цезарь,
этим и многим другим твое божество заклинаю,
это посланье мое писано болен я был
этой причина беды даже слишком известна повсюду
славой моим ли стихам иль твоей любви я обязан
парус на диво большой ставил и я иногда”.

И все-таки Полякову было значительно проще преодолеть феномен Бродского хотя бы потому, что они были разделены и временем, и океаном. Другое дело – Александр Кушнер, который творил в одном городе и в одно и то же время с Иосифом Бродским. Учитывая достаточно быстрое становление таланта Бродского и столь же стремительный рост его популярности, перед Александром Кушнером стояла непростая задача сохранения своего индивидуального поэтического почерка. Могло бы показаться, что мягкий, лирический, камерный стиль Кушнера не устоит против мощного, крепко сбитого, идеально архитектурно организованного стиха Иосифа Бродского.
Но – о, чудо! Кушнеру, пожалуй, как ни одному другому современнику Бродского, удалось завязать с ним живой поэтический диалог. Так, достаточно было появиться у Кушнера стихотворению “Поклонение волхвов”, как вскоре у Бродского появляется “24 декабря 1971 года”. Трудно сказать, насколько сознательно Бродский использовал сюжетную канву стихотворения Кушнера, однако сам факт художественного заимствования трудно поставить под сомнение, особенно если сразу, один за другим, прочитать оба текста. Масштабность освоения сюжета у Бродского, конечно, совершенно иная, но сама тематическая перекличка оказывается просто поразительной и никак не сводится к схожести двух рождественских стихотворений разных авторов.
Впрочем, и Александр Кушнер не остается в долгу у своего более известного современника. Всем хорошо известно стихотворение Бродского “Зимним вечером в Ялте” с его несколько романтическим описанием января в Крыму. Открыв Кушнера, без труда находим несколько более позднее стихотворение “В кафе”, где практически все, что было в стихотворении Бродского, повторяется, но уже как бы слегка иначе. Кушнер даже не скрывает своего обращения к стиху Бродского, напротив, он уверенно играет на нем, прямо в стихотворной строке заявляя: “То ли рыжего друга в дверях увидать?” По всему получается – кого же еще, как не Иосифа?!
Или вот еще раннее стихотворение Бродского “От окраины к центру”. Не успеешь оглянуться, как уже находишь у Александра Кушнера стихотворение “Посещение”, имеющее практически то же самое начало: “Я тоже посетил/ Ту местность, где светил/ Мне в молодости луч…” Получается, что Кушнер сознательно вступает в псевдосоревновательные отношения с Бродским. Вот, мол, беру ту же тему, но, смотри, как же по-другому я ее разработаю…
Подобные примеры опытный литературовед в отношении Бродского и Кушнера мог бы, пожалуй, нанизывать во множестве один за другим. Скажем, можно было бы еще долго обсуждать “конкурентное” раскрытие вышеуказанными авторами темы бабочки или же их богатые труды в области поэтического описания разнообразных предметов быта. Нам скорее необходимо убедиться в том, что Кушнер как мастер лирического стиха совсем не пропал и не затерялся под магистральным локомотивом поэзии Бродского. Опыт, причем непростой опыт, по сохранению творческого лица в поэзии ему удался в полной мере. Александр Кушнер еще раз доказал, что именно в творчестве поэт может эффективно решать встающие перед ним проблемы, причем как творческого, так и экзистенциального плана.
В стихотворении Александра Кушнера “Памяти И. Бродского” в итоге мы видим скорее не обсуждение тонких нюансов отношений двух поэтов, а отношений Иосифа Бродского и современной русской поэзии в целом:

Я смотрел на поэта и думал: счастье,
Что он пишет стихи, а не правит Римом,
Потому что и то и другое властью
Называется, и под его нажимом
Мы б и года не прожили – всех бы в строфы
Заключил он железные, с анжамбманом
Жизни в сторону славы и катастрофы,
И, тиранам грозя, он и был  тираном,
А уже мне б головы не сносить подавно
За лирический дар и любовь к предметам,
Безразличным успехам его державным
И согретым решительно - мягким светом.

А в стихах его власть, с ястребиным криком
И презреньем к двуногим, ревнуя к звездам,
Забиралась мне в сердце счастливым мигом,
Недоступным Калигулам или Грозным,
Ослепляла меня, поднимая выше
Облаков, до которых и сам охотник,
Я просил его все-таки: тише! тише!
Мою комнату, кресло и подлокотник
Отдавай, – и любил меня, и тиранил:
Мне-то нравятся ласточки с голубою
Тканью в ножницах, быстро стригущих дальний
Край небес. Целовал меня: Бог с тобою!

Так что по Кушнеру невольное подавление Бродским чуждых ему поэтических школ и манер вполне преодолимо. Другой вопрос, стоит ли многим из нас, ограждая себя от излишних треволнений, ограждать себя и от поэтического творчества Иосифа Бродского? Наверное, “преодолевая” Иосифа Бродского, все же не следует его отрицать.