«Окончен перекур». «Скромный труженник» В.Гутковский засучивает рукава и берется за плуг.
   Грустная улыбка автора, там и сям проглядывающая сквозь строки, с лихвой компенсируется веселыми рифмами. И тут уже «все видно по руке – от альфы до омеги»... нет, все же, до ипсилона, а омега остается асимптотой. И в этом крохотном зазоре между двумя последними буквами греческого алфавита умещается целая вселенная; может, кто-то такое у кого-то и подмечал – «Тацит» не Тацит, а точка опоры у Гутковского есть. «Сидя у окна» и ловя глазами «дальний свет», очень даже реально прийти к консенсусу с тишиной.
   Все противоречия легко разрешаются оксюморонами, что отмечено и проиллюстрировано в «Автопредисловии». «Паноптикум» 21-го века, видать. Слева – Аргонск с Бобчинским и Фимой Собак, справа – Драздонск с Добчинским и «Федором Сойкой». Какие «римляне и греки», в самом деле?! «Пока не снизойдет небесная пыльца», лист бумаги останется чистым!
   А вот холст Багаутдинова… Ему действительно «внимаешь богомольно». И рядом с ним остальные портреты не симпатичнее богомолов. А «время течет в песок» – куда же ему еще?.. Прошлое, настоящее и будущее – «саблезубый тигр», Несси и «зеленый человечек» из НЛО.
   Шипят, шипят «подколодные гады»… Норовят ужалить. Да только «внутренности авгурами распотрошены». Что ж – «любовь казалась бессмертной», да просочилась в «Ил». В этакое нечто, в гомогенизированную смесь «неизвестных читателей», коим «воздвигнут обелиск» высотой – надо же – ровно в 32 строки.
   На страницах 40 и 41 книги – не что иное, как портрет огромных весов, на одной чаше которых чудом уместились и украинец, и литовец, и француз в национальных костюмах буффонадных фасонов – и висят в воздухе нелепо дрыгая ногами, а другую чашу без особых усилий одною ногою припечатал к земле ничем «национально не озабоченный» Саша Кабанов.
   Далее «электрический ток» уносит письмо автора на «Южный берег». Это уже совсем другая галактика – здесь в роли ненормативной лексики выступают названия экзотических растений. «Кровь заката» под стать кагору. Око калейдоскопа за «голубой глаз самого синего моря». «Волнолом» и падающая птица. Противостояние «камешка» и всякого подводного мусора, утратившего историческую ценность. И в довершение всего – «звезды на посветлевшем небе»  – капитанские ли, маршальские, инопланетные?.. А не пятьсот ли их миллионов, подаренных одинокому летчику то ли мальчиком, а то ли видением?..
   Дважды в одну воду не войдешь – вот и уходит поэт в другой апрель и другой Коктебель. К июню флюиды крымского курорта конденсируются в «светящиеся брызги», а к сентябрю, как ни поразительно, снова «сквознячок уносит легкий пар» с «отходами снов» заодно. Ну, а зима в Коктебеле до смешного символична, и это видно.
   На страницах 60 и 61: слева «Меганом», вплотную граничащий с «Царством мертвых», справа – нудистский пляж, эдакое лежбище слегка разумных беспозвоночных. Не орел ли и решка это одной монеты? Как по мне – именно так. Очередные тезис и антитезис – «диалектика все ж»!
   Даже для сюрлиристического жанра наиболее плодовитым временем года является осень «Умиротворение и ласка» – говорит автор. И чувствуется, что таки да: хоть летом и буйствуют цветением всякие левкои и таволги, но – буйствуют. А моментом истины избрана пора, «полностью подвластная только кисти»!.. Много осенних пейзажей в конце книги, непропорционально много. И возникает догадка, что «Эдик Гуфельд» покинул сей мир именно осенью…
   Владимир Гутковский показал, что он – отменный сюрлирист по «обе стороны скобок». Это не голословная похвала – это результат, который я ощутил собственной шкурой. Это контраст «льда и пламени», «ауто и дафе», «Меганома» и «нудпляжа», технофилии и человечности.
   Имеющий рецепторы – да прочувствует.

   (В тексте в кавычках приведены точные или слегка измененные цитаты из книги «Сюрлиризм»).