«…О ностальгии, что входит извне,
исподволь, ненароком…»
Татьяна Шорохова

Осень медленно подошла к невысокому деревянному забору с облупившейся местами темно-зеленой краской и остановилась в нерешительности перед небольшой калиткой. Нет, там не было замка, но что-то мешало ей решительно толкнуть дверцу. Осень почти физически ощущала кончиками пальцев теплую шероховатость растрескавшегося дерева, не один год подвергавшегося ударам плетей дождя, порывам ветрам и ласкам солнца.
Там, за тонкими дощечками забора, виднелся сад. Осень знала, что за ним никто не ухаживает. Тонкая дорожка, мощеная каменными плитами, поверхность которых была покрыта причудливой вязью трещин, уходила в глубину сада. Где-то там, скрываясь от ненужных чужих взглядов, жил своей жизнью старый дом – саманный, крытый рыжей черепицей, с невысокими стенами с облупившейся известкой и когда-то синими небольшими ставнями. Осени почему-то казалось, что дом все еще был именно таким – это пряталось где-то в подсознании, и она готова была скорее не входить, чем убедиться, что дом выглядит по-другому…
Ласковый порыв ветра поцеловал светлую прядь волос Осени и скользнул дальше в тихий сад. Падали листья, скользя по ножкам старого плетеного кресла, стоявшего возле большого ореха, дополняя узор  ковра, покрывавшего землю, сотканными обессилевшими сухими травами.
Осень сама не знала, сколько времени простояла вот так, не решаясь войти. Прошлое уже не имело силы – это она знала точно. Воспоминания, хранимые ею в яшмовой шкатулке сердца, окутанные, словно мягкой ватой, прошедшими годами, нашептывали, что реальное настоящее может их уничтожить…Однако она должна была знать. Преодолев сомнения, Осень плавно толкнула ветхую калитку, которая легко распахнулась внутрь сада, приглашая войти долгожданную гостью.
Легкие шаги не нарушили спокойствия и тишины. Все так же падали листья. Осень поймала на лету один с темноватыми прожилками. Он уютно устроился на маленькой ладони. Сжав его в руке как талисман, Осень двинулась дальше в сад, прислушиваясь к своим ощущениям. Все было так, как раньше -… и не так. Что-то неуловимо изменилось, и пока она не могла определить для себя, что именно.
Да, это были те самые грушевые деревья, которые все лето стояли, усыпанные каменными плодами, и ей так всегда было обидно, что нельзя сорвать их и попробовать вплоть до середины сентября. «А ведь урожай этого года уже собрали», – подумала она про себя. Груши были похожи на старых женщин – много повидавших, чуть-чуть неопрятных, с поникшими плечами и понимающим взглядом.
Каменная кладка соседской стены, поросшая мхом и диким виноградом, возвращала во времена средневековья. Чуть-чуть замешкайся, и  кто-то грубо кликнет тебя на незнакомом наречии… Странно, но Осень почти поддалась очарованию запустения, царившего вокруг и почувствовала себя его частью… Почему она не сделала этого раньше? Почему не пришла сюда? ведь это было так просто… что-то мешало. Наверное, страх. Но сейчас  Осень испытывала совсем другие чувства, и эти новые ощущения были восхитительны.
Она прикоснулась рукой к темной извилистой коре раскидистого абрикоса…Здесь, под пушистой кроной, в ней впервые родилась мелодия, та, которая звучала потом с разными вариациями, но лейтмотив оставался неизменным…
Дорожка тянулась все дальше, и Осень, ведомая своими воспоминаниями, неслышной тенью шла по ней, находясь одновременно в настоящем и прошлом. Старые узловатые виноградные лозы, напоминающие руки старика, все еще цепляющегося за жизнь,  лежали на земле, более молодые побеги с уже порыжевшими и бардовыми виноградными листьями, переплетались с нижними ветвями вишни и яблони и терялись где-то вверху.
Осени  вспомнился один прозрачно светлый день, когда она бродила здесь и случайно увидела почти у самой земли небольшую гроздь винограда, спрятавшуюся за листьями так удачно, что ее никто не замечал. Наверное, эта кисть так и провисела бы до следующего лета, никем не замеченная, превратившаяся в изюм, и испытала бы на себе холодные дожди, обжигающе-ледяные порывы ветра,  утонула бы в объятиях снежных сугробов… Когда осень сорвала эту кисть и попробовала ее, она еще не знала, что навсегда запомнит этот день и вкус матово-изумрудных ягод,  вобравших в себя тепло солнечных дней и пьянящий аромат зрелости. Ни до, ни после она не ела такого вкусного винограда…
За изгибом дорожки справа неожиданно появился большой куст сирени. Да он всегда там был, как Осень могла забыть об этом! Этот куст представлялся ей солидным господином, который только раз в год из вежливости надевал пышный светло-фиолетовый парик, чтобы покрасоваться перед соседскими дамами. Но это длилось недолго, словно он сам стеснялся своей смелости…
Старый дом прятался за этим большим сиреневым кустом. Осень сразу почувствовала его присутствие. У нее появилось ощущение, будто кто-то затаился и тайком наблюдает, как она не торопясь, идет по саду. Вздохнув, Осень двинулась дальше. Сквозь просветы в ветвях уже смутно виднелись очертания дома.
Деревянная дверь, покрашенная темно-красной краской, местами уже облупившейся, выглядела приветливо и доверительно. Замка на ней не было, и два небольших железных колечка расслаблено висели, не касаясь друг друга. Взявшись за одно колечко, Осень потянула дверь. Она открылась с легким скрипом, в котором, однако, не было неудовольствия. Миновав небольшой коридорчик с ручным умывальником и, открыв еще одну дверь, Осень попала в  темноватую кухоньку.
Но это ничего, что ей передвигаться приходилось почти на ощупь. Осени казалось, что она могла закрыть глаза –  и все равно она бы ни на что не наткнулась. Также она была уверена, что все вещи по-прежнему на своих местах. Слева должна быть кирпичная печка, обитая железом – и холод прикосновения к шероховатому металлу подтвердил, что так оно и есть. Ах, какими вкусными были бублики с маком, когда их на несколько минут клали в горячую духовку, а потом доставали, разрезали пополам и смазывали маслом! Каким вкусным был чай с айвовым вареньем из глиняного горшочка, которое доставали старинной потемневшей бронзовой ложечкой  с длинной ручкой!
Справа был небольшой светлый буфет, на котором стояла продолговатая посеребренная вазочка с четырьмя львиными лапками-ножками -  в ней всегда лежали орехи, найденные в саду. Да они до сих пор здесь лежали! Интересно, кто  в этом году собирал орехи? Неужели сад и дом вовсе не так пусты и заброшены, какими она ожидала их увидеть?
Внутри Осени родилось ощущение – смутное, трудно передаваемое словами. Это как будто идешь по плохо освещенной улице и вдруг замечаешь, как  в нескольких метрах от тебя в том же направлении важно идет большой кот по своим неотложным делам – ты уже не чувствуешь себя таким одиноким.
Скользнув рукой по полосатым занавескам, отделяющим кухоньку от остальных комнат, Осень прошла внутрь. Сумрачно и одиноко. На этих кроватях уже давно никто не спал. Она не стала здесь останавливаться, лишь скользнула взглядом по висевшим на стене продолговатым черным часам с маятником, которые, конечно же, стояли. Они всегда стояли, сколько она себя помнила. Справа большое пыльное зеркало в резной деревянной оправе отразило ее фигуру, скользнувшую быстрой тенью мимо. На столике под зеркалом все так же хранила в себе пуговицы шкатулка-черепаха.
В самой большой комнате было светло как-то осеннему. Черное, покрытое блестящим лаком пианино занимало большую часть стены. Ему было больше ста лет, и мысль об этом настраивала сразу на торжественный и немного печальный лад. Переднюю часть над клавиатурой украшали справа и слева два больших бронзовых подсвечника и в них были огарки свечей, а растаявший когда-то воск коричневыми дорожками отмечал свой путь вниз.
Осень провела рукой по резным узорам вверху, потом подняла крышку клавиатуры. Да, это была настоящая слоновая кость, желтая от времени, сохранившаяся далеко не на всех клавишах. Звуки резко пронзили тишину, их отзвуки полетели по всем комнатам, словно незримые ниточки-струны протянулись из сердца пианино ко всем пустым и сумрачным уголкам дома, наполняя собой и жизнью. Щемяще-тоскливое чувство утраты наполнило ее душу, Осень резко захлопнула крышку пианино, и отвернулась от него. И только тут она заметила, что, в отличие от других, эта комната жилая.

Стол, покрытый вытертой бархатной скатертью с бахромой – о, как она любила когда-то заплетать косички из этой бахромы! – стоял у окна. Раньше на нем стоял графин с водой и глиняная чашечка, а сейчас были разбросаны  листы бумаги, ручки, карандаши, лежали стопкой книги и какие-то журналы. Раздвинутое кресло-кровать с подушкой и застеленным одеялом стояло у печки, закрывая собой часть книжного шкафа. «Наверно, кресло каждый раз приходится отодвигать, чтобы открыть дверцы шкафа, это совсем неудобно», - подумала про себя Осень.
Она подошла к столу и взяла желтоватые листы, исписанные крупным почерком. Пробежав несколько страниц глазами, она поняла, что это рукопись какой-то повести, или, может быть, даже романа – судя по множеству таких страниц, которые лежали на стульях и на подоконниках  небольшими стопками. Почерк был довольно разборчив, несмотря на частые исправления, и на некоторое время Осень с головой погрузилась в чтение, забыв обо всем на свете.
…Вечернее солнце, любопытное как всегда, заглядывало сквозь посеревшие пыльные занавески в комнату, наполняя ее теплым оранжевым светом, словно отблесками огня. Осень брала страницы наугад из разных стопок и пыталась угадать  сюжет, ведь она не знала, где лежали конец и начало. Это была история любви мужчины и женщины. У каждого из них была своя жизнь, привязанности и привычки, любовницы и любовники, но судьба, словно старая паучиха, укладывала нити их жизней так, что они непременно оказывались тесно переплетенными.
Рукопись еще не была завершена, и это только подогрело интерес Осени к тому, что уже было написано. Ей стало любопытно, а знает ли сам автор конец своего произведения? Или его герои уже живут своей жизнью, поступают так, как хотят,  и уже не подчиняются первоначальному замыслу Творца? Она где-то читала, что так иногда бывает. И Осени всегда хотелось верить, что это возможно, что придуманные герои, обретая плоть и кровь на страницах, имеют силу выйти из рамок навязанных им изначально обстоятельств.
А интересно, каким был сам автор этих строк? Осень невольно задумалась, водя пальцем по блеклым узорам бархатной скатерти. Может, это мужчина, проживший долгую жизнь, полную событий и впечатлений, и который решил воплотить жизненный опыт в своем произведении? Или это молодой непризнанный гений,  захотевший в тишине и уединении написать что-то, способное потрясти мир? Она почему-то была уверена, что это именно мужчина – то ли судя по некоторой резкости и категоричности, встречающейся в тексте, то ли по отсутствию лишних вещей в комнате.
И как он здесь вообще оказался? Этот дом был пустым уже много лет, в нем никто не жил, кроме старых вещей и воспоминаний. Осень так была в этом убеждена, что  даже немного растерялась от своего неожиданного открытия. Так не должно было быть. Старый дом и запущенный сад принадлежали только ей и ее прошлому.
Осень так долго не решалась сюда прийти, храня образы минувшего, втайне надеясь, что время, неумолимая, все сметающая на своем пути река, сохранит этот уголок нетронутым. Все было таким, как она  помнила – и не таким. Это ощущение не покидало ее с самого начала, и вот увенчалось найденной недописанной рукописью и пониманием того, что в доме жил кто-то, по крайней мере, последние несколько месяцев – наверное, столько понадобилось, чтобы создать такое количество исписанных страниц.
Осень поняла, что должна обязательно увидеться с этим человеком, заглянуть в его глаза и, в зависимости от того, что там увидит, она будет действовать. Ей стало немного не по себе. Это был ее мир, дом, в котором она выросла, ее воспоминания, которые были чем-то вроде маленькой кладовой в самой глубине ее сердца, откуда она черпала свою силу. И поделиться всем этим с кем-то еще, совсем незнакомым? Вряд ли этот мужчина сможет оценить и воспринять все так, как это чувствовала она.
Осень почувствовала впервые за весь день легкую враждебность  и готовность бороться за старый дом, эту комнату и, быть может, даже готовность выгнать незнакомца вон, если понадобится… «Впрочем, – подумала Осень, - вряд ли до этого дойдет. Ведь если он здесь так долго живет и ничего не взял, не поменял, значит, ему нравится этот дом и хорошо в нем? Или он настолько увлечен работой, что не обращает внимание на все остальное?»
Уютно устроившись в  зеленом кресле, стоявшем возле старинного красноватого лакированного комода, Осень решила сидеть там, пока не придет незнакомец, живший здесь без ее ведома. Спрятавшись за стеклянными дверцами, на нее застенчиво поглядывали стоявшие на полках небольшие тарелки с темно-синей каемкой и золотыми маленькими цветочками по краю, чашки с блюдцами солидно расположились по углам.
За креслом на стене висел потемневший от времени ковер в теплых коричнево-желтых тонах, изображающий стадо оленей возле озера. Осени всегда нравился один олень – гордо запрокинув голову с большими рогами, он стоял чуть в стороне, внимательно смотря в глаза тому, кто смотрел на него, словно спрашивая – друг ты или враг? Чуть повернувшись в кресле, Осень встретилась с ним взглядом, как будто почувствовала поддержку старого друга и, поддавшись порыву, ласково погладила его коричневую шерстку на спине. Хотя пальцы ощутили лишь пыльную упругость бархата, она была уже не такой одинокой.
И тут краем глаза она ощутила движение. Резко обернувшись, Осень увидела сквозь окно, как по тропинке, по которой пришла она сама – было ли это недавно или уже вечность прошла с того времени? – идет человек. Ветви деревьев еще мешали рассмотреть его, но Осень поняла, что это именно тот мужчина, который жил здесь и писал повесть или роман о любви. На миг Осени захотелось стать маленькой-маленькой, что бы он не заметил ее, и она бы смогла уйти, унося в себе ощущение неразгаданной тайны.
Но это было уже невозможно. Старый дом имел два входа, и мужчина подошел к ближнему – тому, который через небольшую веранду  вел прямо в комнату, где находилась Осень. «Впрочем, по-другому и быть не могло», – подумалось почему-то Осени. Весь сегодняшний день вел и подготавливал ее к этой встрече. С самого начала, с того момента,  как она, решившись, прикоснулась к растрескавшейся деревянной калитке и ступила на засыпанные листьями плиты тропинки, ведущей вглубь сада, в действие пришли неведомые силы.
Дверь в комнату открылась, и на пороге появился мужчина. На черты лица,  фигуру Осень не обратила внимания, потому что единственное, что  было нужно – его взгляд.  Мужчина сразу заметил неожиданную гостью, уютно свернувшуюся клубочком на кресле. Он, казалось, совсем не удивился. Их глаза встретились. Осень тихонько вздохнула, сразу успокоившись, потому доброта, ум и внутренняя сила, переполнившие ее, не оставляли сомнений в том, что этого человека можно не бояться. Было в глазах мужчины что-то еще, заставившее ее сердце забиться быстрее. Но это было уже какое-то другое волнение, причины которого Осень пока не хотела знать..
Он шагнул к ней навстречу.
Осень выпрямилась в кресле и, чувствуя, что ее жизнь изменилась отныне и навсегда, она ответила на его приветствие с легкой, чуть застенчивой улыбкой человека, вернувшегося из дальних странствий: «Ну, здравствуй!»…
…Ветер, подглядывавший через открытую форточку и все понявший шестым чувством, присущим только таким невесомым существам, закружился радостным вихрем, сорвал охапку листьев с веток и, роняя их по пути, помчался сквозь сад, торопясь рассказать об увиденном.