С воспаленными глазами,
      обожженный примусами,
      неизвестный, но великий,
старой обувью пыля,
      сам своих печалей пастырь,
      шел Москвою грустный Мастер,
      в кулаке сжимая никель
юбилейного рубля...
      Снова точки нет в романе,
      снова рукопись в кармане
      и шпагатиком пеньковым
мысли связаны «накрест»...
      Шел дорогой бесконечной,
      тяготился жизнью вечной
      и страдал, что бестоковы
и скитанья и протест!

      Шла душа почти без тела
      и, дивясь на это дело,
      пали духом, затужили
молодые мастера:
      «Не поднимет наших павших
Тьмы Магистр с Патриарших,
      не до нас нечистой силе
в мире Света и Добра.»

      Наши гнезда из бетона,
      сняв одежды из коттона,
      тоже греет Маргарита,
ни мертва и ни жива...
      За стеною пьет украдкой
      прокуратор «пятерчатку»
      и с пробитыми ладонями
вознесся Иешуа...
 
Улетел бесплотный гений
      через толщу испарений,
      плащ из полиэтилена,
из терновника венок...
      Но умелец-пеленгатор
      знал куда нацелить атом,
      Мирный атом — он анатом,
      даже Бог ему — не Бог!
 
Снег валил из ниоткуда,
      на полу осколков груда...
      Так с утра сулил удачу
день тридцатый февраля...
      Сам своих печалей пастырь,
      шел Москвою грустный Мастер,
в кулаке сжимая сдачу
с юбилейного рубля...