На этом пирсе сто русалок укачалось -
двупарноглазых, с волосами как у гидр...
А ты пляши, как будто умер Уго Чавес,
пустив по ватману лагранжевы круги.

Гляди в застывшую разбавленную краску
атомоходов, затонувших до войны.
Им так сродни твоё моряцкое фиаско -
дворец дождей, обойный фон под плывуны.

Не восстановится зверинец изначальный,
под кров соломенный братишка не зайдёт,
и два петроглифа, что счастье означали,
до букв цыганских дорисует патриот.

Но - выше нос. Ведь есть, в конце концов, дельфины
(их сколько хочешь исступлённо обнимай);
есть трилобиты без привычки кобелиной
спускать конфликт на тормозах и плыть в Китай.

При том, что плотью укачавшихся русалок
балеруны по всей земле торгуют с рук,
твой братец лис, не потянувший на гусара, -
лопух невиданный, но всё же не говнюк.

Фруктовым морем омывается пангея.
От наглых роз улепетнёшь чертовки с две.
Не худший выход - превратиться в скарабея
и твист сыграть на чьей-то нервной тетиве.

Приглушит музыку в твоей аранжировке
чеканный ритм перкуссионной строевой.
Бобовый шут в петле намыленной верёвки
от колпака до башмаков отныне твой.

Станцуешь - будут шарлипупа и паэлья
по документу с личной подписью Ферма...
"Париж? Салоники?" - гадаешь ты с похмелья.
Как бы не так! Венесуэльская тюрьма!