В покрытой снегом пышной чернобурке,
меж двух зеро стрекочущих часов,
бродила Анна в дебрях Петербурга,
себя теряя в каждом из миров.

Пылали щёки, красные от ветра —
незримой сетки северных ундин.
Смешны ей стали выпады эстетов,
высмеивавших чей-то жар в груди.

Да! Только жар. Стоклешний. Книга-Молот
сестёр в циничной мельнице костров.
И жилка так рвалась, рвалась за ворот —
самой Невой из льдистых берегов.

Она не знала: тот, кто так святынно
был ею возведён на пьедестал,
четыре раза — розой — её имя,
как будто школьник робкий, записал.

Она вернулась — царственно-румяной,
безмолвно-горько встречена другим.
И прожигали жёлтую бумагу
слова огнём чернильно-голубым.

Словно  л и ц о  в реке гранитнобокой,
был согнут, смят исписанный листок.
И Муза дождалась. И эти строки
взяла — прекрасной розой — в свой венок.