Детство второе пятки уже отдавливает.
Перестают волновать анамнезы зла прадавнего.
Мишки да зайчики возвращаются в тренд
фильмопроекторных подсознательных лент.

Все уже крестятся – кукла Славик, не плачь!
Вот тебе самый отборный кабриолет с мигалкой,
мёртвый Димон – побеждённый тобой NLP-трюкач –
и фифа его, чтобы дух перевёл ты, гавкнув.
Чего тебе не хватает перед утилизацией?
Ты ж уже сам, как сто троллейбусных зайцев,
вздрючен, обкраден, санкциями обложен,
но – только пар… тёмно-пепельный пар из ножен.

Что ни работа – басни про птичий трах
перебивали молитву в ночных шатрах –
конечно, не этому, что расставил шлагбаумы:
красной ракете, что метеориты сшибала.
Только взлетишь – сразу будят. Никак, чердак
сигналит, что в кухне многосезонный бардак;
тряпка в зубах – а мозг помнит ещё, как был ясен
без цеховых и политических басен.

Рано я дожил до второго младенчества.
Фиг бы с ней, с импотенцией. Но беспомощность
верой в посмертные царства отнюдь не лечится:
здесь дело рук самих уверенно тонущих.
В роль батарейки вживутся мои ходунки –
эта игрушка уже моя до потопа!
Ибо Пьеро – по природе не Арлекин,
и смерти порой ему роли чужие подобны.

В хосписе… тьфу ты – в яслях! – назначат опекуна.
Буду молиться, чтоб он был менее мерзок, чем баба Зина.

…Кабриолет заждался – а кукла уже пьяна
банкой полусухого гемоглобина.