Т Р Е Щ И Н А
                  Нет больше той любви, аще кто  положит душу свою                      
                 за други своя… (Евангелие от Иоанна 15. 13.)

1. АНДРЕЙ:
Он говорил: «Я — профессионал»
так искренне, заученно и веско,
что словно исчезала занавеска,
скрывавшая светило до поры.
И каждый, кто совсем его не знал,
в лучах очарованья совершенства
вкушал неизъяснимое блаженство,
как пилигрим в жару в тени горы.

Но я-то знал его не первый год,
и знал, что он несет не больше света,
чем жеваная старая кассета —
забытый атрибут ушедших лет.
Бестрепетно, как бессердечный гот,
внимал я звукам похвальбы и жалоб
(тщеславие меня не раздражало б,
не будь я сам не чужд его примет).

При всем при том мы были с ним близки,
мы слабости друг другу извиняли
и наше статус-кво не изменяли,
куда бы ни влекли нас миражи.
Давно не дети, но не старики,
мы были с ним не дальше и не ближе,
чем две соседних улочки в Париже,
чем третий и четвертый этажи.

Вот: этажи  — вот в этом-то и суть!
Ведь каждый знал — умом, хребтом, аортой —
доподлинно — кто третий, кто четвертый.
Всегда четвертый! Вот что тяжело.
И под каким углом бы ни взглянуть,
тандем составлен был таким манером:
один другого затмевал размером.
Так вечно продолжаться не могло.

То многое, что связывало нас,
не то, чтоб день за днем теряло цену,
но старому шло новое на смену
и в новые толкало времена.
А мы вдвоем, пока не пробил час,
не ведали и не подозревали,
что наш союз безоблачен едва ли.
............…………………………...
И тут на мир обрушилась война.

2. СЕРГЕЙ:
Он говорил не много, но, говоря,
выглядел как носитель высоких истин,
коему наши стрессы до фонаря:
мелкий земной масштаб ему ненавистен.

Даже на пике страсти, скорей всего,
он рассуждал бы взвешенно и логично.
Женщины так и вешались на него —
только что не дрались за него публично.

Он был умен, но лень в нем была сильна.
А уж главой семьи был совсем негодным.
Я убежден, что если бы не жена,
он бы ходил оборванным и голодным.

Что привлекало в нем? Может быть, талант:
все, что он делал, было и впрямь неплохо.
Кстати, нередко, яркий комедиант,
он развлекался в образе скомороха.

Словно влетевший в мир из легенды птах
он украшал собой расписное небо.
С ним я не раз был принят в таких местах,
где без него бы даже замечен не был.

В мире друг с другом двигаясь по годам,
мы с ним и дальше свой продолжали путь бы.
………………………………………………….
Но ЦРУ взорвало в стране майдан —
и полетели к черту мозги и судьбы.

3. АНДРЕЙ:
Вооружившись газетной подборкой и лупой,
скажут потом, изучая эпохи следы:
только наивный, беспечный, ленивый и глупый
не замечал очертаний грядущей беды.

Мы же, в ком зерна рассудка года не сжевали,
мы, кто свой опыт купил по высокой цене,
может, и видели, да замечать не желали —
так нам хотелось покоя в стабильной стране.

А за границами каждого личного рая —
видя, как рушится бизнес, пустеет казна —
вялый народ, эмигрируя и вымирая,
жил, сам себя утешая, что всё ж не война.

Всё ж не война (а Чечня умывается кровью)…
Всё ж не война (а на Грузию прет интервент)…
Всё ж не война (а чужие войска в Приднестровье)…
Всё ж не война (а у власти — бандит-Президент —

жадный,  трусливый, безграмотный, карикатурный,
словно в роскошной витрине кошмарный урод).
Чем же ты думал, когда взгромоздил на котурны
злобного карлика, мой легковерный народ?

Чем же ты думал...  А думал ли ты, простофиля,
марионетку сажая на трон короля?
Миг — и на ней два зловещих клейма проступили:
«Сделано в СССР» и «Привет из Кремля».

Чтобы страна задохнулась в петле коза ностры,
нам в огород вероломно пустили козла
не россияне — действительно братья и сёстры, —
а изуверская власть их Империи зла.

Власть, у которой в крови воровство и убийство,
власть, для которой вранье – животворный родник,
власть лакированной куклы бандита-гебиста,
прячущей страх за легендой, что это — двойник.

И, осознав, что с подручными ставленник адов
строит для прочих жилье под названьем «тюрьма»,
на ненавистную банду жирующих гадов
Встал весь народ, чтоб избавить себя от ярма.

Встали мы все: инженер, бизнесмен и строитель,
юный студент и почтенный седой аксакал.
Бывший полковник достал и нагладил свой китель…
Он же не только не встал — он с постели не встал.

4. СЕРГЕЙ:
Паскудно жить, когда впереди — ни шанса тебе, ни света.
Живешь, как барахтаешься в реке — не знаешь, где утонуть.
Сбрехнет телеящик любую чушь, а дурни и верят в это:
спасибо, родимый, раскрыл глаза, наставил на верный путь.

Да что телеящик! Любая власть в него вобьет, что захочет.
Куда страшней, когда Интернет пойдет на мозги войной,
едва кукарекнет в урочный час откормленный кем-то кочет,
и тут же это «кукареку» раскатится над страной.

Когда одни горланят: «Долой!», другие: «Ау, Европа!»,
а третьи: «Бей москалей и жидов!», четвертые: «Слава мне!»,
одно желание: поскорей забиться на дно окопа
и, уши заткнув, отсидеться там в спасительной тишине.

Но нет ни окопа, ни блиндажа, ни жалкой хотя бы кочки,
и нет пространства, куда сбежать: повсюду проклятый шум,
который и поднят, чтоб довести до той неизбежной точки,
когда в раскаленной твоей башке вскипит перегретый ум.

И кто ж не знает: любой костер закончится пепелищем.
Когда на болтах срывает резьбу — как правило, быть беде.
Но я одного понять не могу: как он, с его-то умищем,
столь глупо дал себя провести беснующейся орде.

5. ПАВЕЛ:
Эти двое лежали в ожоговом отделении, рядом, в одной палате
в мае месяце в областном украинском городе N.
Я записывал торопливо, присев на угол больничной кровати.
Солнечный зайчик лукаво подмигивал с кафельных стен.

Эти двое шли на поправку, жизнь возвращалась на круги.
Жизнь, которая с каждым из них могла обойтись и лютей.
Я потом поражался, насколько похоже смотрелось, что друг о друге
мне рассказывал каждый из этих, лишь тут познакомившихся, людей.

Тот, у двери, Андрей, доставленный вертолетом из Волновахи,
Через каждые полчаса норовил пойти покурить во двор...
Говорили, что кожа слезала с него вместе с клочьями рваной рубахи.
Говорили еще… Но сейчас не о том разговор.

Мне потом рассказали, что этот вот самый Андрей, речь идет о котором,
До недавнего времени вообще никогда не курил.
Мне известно лишь то, что он не был военным. Был волонтером.
Впрочем, что это я, в самом деле? Есть, а не был.

А сосед его слева, Сергей, оказался на койке в больнице
(говорил он об этом, все время сбиваясь на матерный слог)
потому, что ему и во сне никогда не могло бы присниться
что в кафе, где он мирно сидел, рэкетиры устроят поджог.

И, казалось бы, сам-то он в молодости прошел неплохую школу,
и теперь, в такой ситуации, был бы не должен попасть впросак!
Но, пока из огня помогал выбираться наружу слабому полу,
ухитрился (ну надо же!) сам обгореть, как последний дурак.
…………………………………………………………………………..
Как-то вышло, что именно эти два разговора в больничном здании
потянули на что-то большее, чем обычные интервью.
Что-то ценное, хоть и неясное, мне забрезжило в подсознании,
и подумалось: эту идею я сформулирую и разовью.

Вот сейчас, разбирая свои каракули, я уже понимаю, скольких
я вопросов тогда не задал, поспешно отчеркивая на полях.
Но до главного я дошел: почему, находясь на больничных койках,
эти двое охотней рассказывали не о себе — о своих друзьях.

Вырисовываются контуры полу-мистического сюжета:
в нем события сводят в больнице двоих друзей (вот такой мотив).
То, что их зимой разделило и развело, в преддверии лета,
выясняется, не важней совершённых поступков и перспектив.

6. ВИКТОР:
Весь разговор не запомнился, только некоторые фрагменты.
Автомобиль трясло на ухабах, зашкаливала жара.
Пашка талдычил о замысле очередной своей киноленты
и обсуждал со мной эпизоды, придуманные вчера.

Этому фильму так и не выйти в будущем на экраны.
Памятью о несвершившемся  так и останется он теперь.
Страшное время… Что остается? Молча поднять стаканы
и дописать ещё одно имя в список своих потерь.


Бодро уходят яхтсмены в море и альпинисты в горы,
Отпускники улетают в Египет нежиться в пене волн.
А в это время привычно гибнут солдаты и репортеры.
В подлое это время. В эпоху подлых гибридных войн.

В это не веришь: был человек — и нет его рядом с вами.
Разум буксует: ты невредим, а ближнего не спасти...
Я попытаюсь пересказать буквально его словами
то, что он сам для себя открыл и до нас хотел донести.

7. ПАВЕЛ (ПЕРЕСКАЗ)
Я пока не придумал, какими приемами или словами
передать эту мысль, этот образ, преследующий неотвязно.
Вот представь себе: дом (не какой-нибудь многоэтажный, высотный,
а привычный, из раннего детства, цветную картинку из книжки).
Не избу-развалюху — красивый, ухоженный, на загляденье.
Возле дома — цветник, в огороде капуста, морковка, петрушка.
А по свежей побелке орнамент — растения, птицы и звери.
Если хочешь — на крыше гнездо, и тогда — обязательно — аист.

Вот представь себе как оператор: все в более крупном масштабе
в объективе стена. Все крупнее, все ближе цветистый орнамент,
и уже в поле зрения только фрагменты, детали рисунка,
а потом и деталей не видно — и только сплошная побелка,
и на этой добротной побелке — приставший, от кисточки, волос
и другие, почти незаметные глазу, дефекты фактуры.

Зафиксируем эту картину и резкость убавим немного.
Что мы видим с тобою на воображаемом нашем экране?
Однотонное белое поле на ровной стене вертикальной,
и откуда-то из-за спины — виртуальное яркое солнце.
Вот скажи мне по-честному, что ты сейчас, в этот миг, ощущаешь?
Вызывает ли эта картина в тебе безотчетную радость?
Возникает ли теплое чувство покоя, и даже полета,
от каких-то глубинных инстинктов идущее, не от рассудка?

А теперь мы представим, как сверху, почти на границе экрана,
возникает, вначале почти незаметная, черная точка.
Поначалу не в фокусе, малозаметная черная точка.
И ее оператор берет все крупнее, крупнее и резче.
И она превращается в черточку, черточка тянется книзу
и на наших глазах изгибается, тянется черной змеёю,
превращается в трещину, делит пространство стены на две части.

Это прямо на наших глазах происходит: быстрее, быстрее,
Через все поле зрения тянется черная трещина эта.
Ускоряется прочь от стены оператор, масштаб уменьшая,
но с такою же скоростью ширится черная лента на белом.
Осыпаются, гибнут бесследно детали, фрагменты рисунков,
слой за слоем срывается вниз со стены, облетает побелка.
Подымается ветер откуда-то сверху, и сзади, и сбоку
и швыряет о стену песок и обломки — погибший орнамент.
И уже от него — ни следа, ни намека, ни белого цвета,
ни цветов, ни животных, ни птиц: только черное в облаке пыли.
Отъезжает куда-то совсем далеко от стены, от объекта
с кинокамерою оператор, но нет в поле зрения дома,
цветника, огорода, гнезда — лишь огромное это пространство,
на котором по черному фону летит, осыпаясь, побелка.

8. ПАВЕЛ (ПЕРЕСКАЗ, ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Я объясню, погоди, объясню. Это сделать несложно:
Трюки компьютерной графики, склейки — сейчас не об этом.
Я же сказал (ты забыл) — тут  без мистики не обойдется.
Нет, не кирпичная кладка, не бревна, не плиты самана.
Просто представь себе камень, огромную черную глыбу,
отполированный до черноты монолит безразмерный.
Он проступает под гибнущим тонким поверхностным слоем.

Светом ли, чем-то иным, операторским тонким искусством —
я не об этом сейчас, я о том, что мы видим глазами:
как превращается черный гигантский невиданный камень
в нечто, знакомое с детства, реальное, как мирозданье.
Это гранитное правобережье Днепра в Запорожье,
это картина скалистого берега Черного моря,
это обложка бесценной, из давнего прошлого, книги.

9. ПАВЕЛ (ПЕРЕСКАЗ, ОКОНЧАНИЕ)
А теперь давай вернемся к нашей теме двух друзей,
появившихся в сюжете из фантазии моей
в точке времени-пространства, представляющейся мне
идентичной для обоих, осязаемой вполне.

Я списал их с прототипов, тех взаправдашних двоих,
рассказавших мне в больнице о товарищах своих.
Я приврал лишь то, что каждый из двоих заметил вдруг,
Что вон тот, лежащий рядом — он как раз тот самый друг.

С них местами слезла кожа, прикоснуться — там болит.
Но под этим верхним слоем ощущаешь монолит.
Есть незыблемое нечто, то, на чем наружный слой —
если только смотришь в корень — несущественно, какой.

Даже самый громкий лозунг с нас бесследно облетит,
Треснет свежая побелка — но не тронется гранит
скал прибрежных Запорожья, мыса гордого Айя,
слова Божия, прочитанного в книге бытия.

И какой бы громкой речью нас судьба ни увлекла —
мы не с ней, а с этим словом соотносим все дела.
И построчно проступает в этой книге бытия:
«...аще кто положит душу
...за други
...своя».