от господина с черной козлиной бородкой с поступью кроткой,
в тонкокостности сочинских пиний, родной перегаром чадящей маршрутки сто два до вокзала,
руки тянула с экрана к нему, каждый раз, как сама, умирала.
он здоровался мимо сто раз, тут приличный табльдот у нас,
черноземная кровь у виска и бурлит под мантией квас,
чтобы их не зря хоронили под известью не в могиле,
а под этой рекой, в которую в детстве кошек бросать любили.
но у нее не спросят имени, не дадут рецепт коровьего вымени,
она почти привыкла, "но вы меня разве уже спасли от этих помех?",
не знаю, кто героиня, но девушке Глаше из нашей деревне за тех и за тех
не молиться напевней, простит ее Бог за такой от склоненья бег,
поэтому я перестану молиться за всех.
схорониться хотела в хижине, где другие судьбой обижены,
телом тряпичным эту линию по песку,
и себе в оправдание множит любовь и тоску
на каждом номере чужом, где провинций у моря дух
не оставил возможности выбрать ее и ославить вслух,
и тянется с детства крапивница сливовица девица красна
в тереме если за каждым углом умереть доведется теперь не с теми ли
горечь вишневых косточек перемешивать с горьким медом,
и уносить всё свое, оставляя надежду сотам.