танец был неуклюжим, движения плоскими,
вуаль опадать не желала,
цеплялась за бусы и кольца,
боясь земли.
девочка была страшная
с толстым приплюснутым носом,
волосы пахли дешевой краской
и лезли клочьями,
хоть их рви.

ногти были надкушены, неухоженны,
талия расплывалась в обрюзгших формах,
грудь нависала, она была явно больше
общепринятой за эталон нормы.

но глаза. что твои семафоры -
они ярко сигналили, мол, ожидай поезд.
он наводнен смертниками, мчится к морю,
ведь на небе что ни беседа, то все о море.

страшная девочка носится локомотивом,
девочка носит в руках все чумные вагоны,
вот они, лица и блеск на них глаз бездонных,
девочка вдруг хорошеет, почти красиво

взрыв подметает рельсы с пути состава
огненным помелом в тень ночных обочин,
девочка, остановись, притворись усталой,
девочка, окаменей, страшно очень-очень.

нет же, она беспощадно сдирает ткани:
шерсть травяную, лазоревый атлас,
ситец индиговый вспыхнул в ее карманах,
но это мелочь в сравнении с жаром глаз.

сжалься, танцовщица. цокая каблуками,
девочка сорвалась в барабанный бой,
выпрастался из-под крашеного парика мир
и затопил ее косами, ржавой хной.

тряпки с нее ниспадали, слезая кожей
и обнажали острое веретено,
остановясь, Саломея, должно быть, сможет
вымолить у Иоанна-Еще-с-Головой

Бога. живого, который бы плюнул в Ницше.
Я - существую, и дважды не схоронить.
падают тряпки с девочки и блудницы,
падает скорость поезда, рельс скрипит,

падает девочка, снова цепляя бусы,
тело изводит дугой в ритме новых конвульсий,
эта борьба унеслась вон за рамки искусства,
поезд и пляску немыслимо остановить.

импровизируя, вдруг принимает решение,
камешки бус уже бросили блики на скулы,
девочка дважды смотала их нить вокруг шеи.

и что есть сил натянула.