Якубович ещё не знает, что там за слово.
Я – догадываюсь. Трепещите, тайга и каньон.
Постою, подожду, ветрами разлук обцелован,
и озвучу… А лучше сделаю ход конём.

Пять заветных букв, прикрытых пылью от континентов,
на которых ребятам – всем, кроме меня –
удаётся сберечь мечту по принципу суккулента,
протестуют, сжимая пространство и снег черня.

До последнего верилось, что этот вафельный смертник –
и амиго, и бро, и самый хренастый кунак.
Лишь сейчас, когда у ограды малина терпнет,
неохотно в конце раскрывается мягкий знак.

И дрожит, желваки мои чувствуя, горный выступ.
От меня всем вам сразу кукиш и намасте:
Далай-ламе, экскурсоводу, бульдозеристу…
В предпоследней клеточке открывается Т.

Тень ожившего робота свет металлический гасит.
Джомолунгму взрывает с корнем подземный абсцесс.
Хохоча, будто скисло небо, взлетает неясыть
и железным крючком перед Т подключает С.

Ни на йоту моя трапеция не провисла.
Мысль вернуть всё, как было, держится в колее.
Невесомее радиации акробатка Алиса
в обновлённой стране чудес обнажает Е.

«Остаётся Ж», – подумала бы вакханка,
ради жести такой покинувшая гарем.
Твой сортир с другой стороны!
И сквозь плитку бланка
лужей мяса разжиженного простреливается М.

И – считайте, рекламная пауза – разбивается череп
о гончарный круг в районе сектора «приз»,
и кропится Вселенная соком запретного черри,
что ещё при моей продолжительной спячке скис.