Наша песня прекрасна: мне вновь дарят книги.
Брось писать и читай чью-то повесть, как ниггер.
Не обедай, не завтракай, мыться не думай
и стишки сочиняй только в ночь на июль.
Да свободный ли я человек, в самом деле?
Тут уже огурцы вырастают сквозь щели,
надувая пупырышки твердью латунной
из весенних моих седативных пилюль.

Петя Рыбкин за лето сто книг прочёл? Круто.
Люди, белки, ослы! Для чего я пишу-то
эти опусы, вымоченные в рассоле
скипидарной действительности по сей миг?
Вон Билан – для чего? Чтобы слушать Ротару,
прерываясь на час, дабы сдать стеклотару?
Смех и грех… И симфония в чьём-то клаксоне
истолковывается как барский задвиг.

Сорок лет без мечты, как последняя сука,
да ещё угождай всем… Давай отнесу-ка
в мало-мальски доступную библиотеку
всё, что мне на досуге открыть было лень.
Рейсов будет пять-шесть: мне не надобно грыжи.
Так теряется полублондин-полурыжик
для народа, приросшего к менталитету
«дарят – значит бери, и словцом не поддень».

В электричке под чихов всеобщие залпы
я любую газету глазами терзал бы:
там стихи не попишешь, «Ниссан» не поводишь
и вздремнуть на дубовой скамье не дадут.
Но включать тормоза, когда ты на свободе –
это даже хромому слепцу не подходит.
И грядущих стихов моих вялый зародыш
сам отвергнет чужое; иначе – капут…