Вовке хватило дружбы на три недели:
матрица не приемлет меня таким.
А ведь в минувшем веке мы так балдели,
изображая бэггерство и экстрим!

Секта… Страшное дело. И суть не в янки,
с коими он теперь разделяет быт.
Жил бы, как прежде, обедая во времянке, –
пахло бы доброй плесенью от корыт.

Бог, – говорит, – поставляет мне «Мерседесы»,
только не это – цель, а жизнь во Христе!
Чистое лицедейство витринного беса,
но – так положено. По церковной тщете.

Логику предъявляю, но с перепугу
Вовка строчит очередную мораль:
вот, ты жесток; ты хуже, чем тот пьянчуга,
что от рыгачки под тыном вчера помирал…

Не убедив меня в верности догм занудных,
зависть к своей успешности мне приписав,
хлопнул калиткой он, горизонт согнув мне –
всё, мол, прощай. У меня семь детей и два пса.

Только за эту подмену Вовкиной воли
я бы гвоздями ещё не то проколол
этому шулеру, этой усатой моли…
Друга верни, попрыгун ты наш, стрекозёл!

Впрочем, для Вовки теперь и собака – птица,
и дважды пять – миллион, и поэты – хлам…
Мозгу предписано вялиться и коптиться.
Мыслите сами? Тогда мы, штундисты, к вам!

Нет, дорогой. Коммуняки уже хлебнули
песни моей – где теперь их пердящий пыл?
Встретимся позже – возможно, на Байконуре,
где моё творчество космос уже обмыл.