И был сентябрь. И было мне тринадцать,
и сквозь густой туман индоктринаций
бесфюзеляжный луч творил процесс
охоткой в триста тысяч км/с.
Как делаются дети – я не ведал;
оно мне и сейчас – как зайцу клюв.
Я дал зарок, что световой торпедой
любую стену плача проколю.

Шло время. Вместо крыльев рос животик.
«Да ну! Он до сих пор авто не водит?» –
сворачиваясь в глупый полый шар,
средь поля колокольчик вопрошал.
«Увы, – вздыхал рассев гусиных таволг, –
у нас не та страна, хоть нам-то что?
Нам лишь бы тёплых дождиков хватало,
когда пространство ржи желтым-желто!»

И вот под какофонию мазурок
луч света превращается в окурок.
И сам я не от избранных причуд
встаю – хоть в семь, хоть в десять – и кряхчу.
В прихожей – рыжий, под комодом – чёрный,
в мозгах – мадагаскарский таракан,
а с ними по дороге беззаторной
вести машину – юность коротка.

Что всё течёт, меняясь с громким треском,
я знал: вон додекаэдр стал отрезком,
вон пастор – несмотря на то, что свят,
решил произвести тигровых львят.
Но чтобы друг – машинку – из-под носа –
скорей свинец я представлял как газ.

…И было мне все триста. И Спиноза
с портрета признавал свой полный пас.