Ты помнишь промозглое время столицы? – На молнию страха застегнуты лица. И чах чудный город в чрезмерном надзоре – тогда запрещали писать на заборе. Носил ты затертые джинсы с подрезом, свод млечных небес подпирал ирокезом; и сонные тучи, и солнце рябое забор по-акульи глотал без разбора. Ты помнишь: чертил что-то мелом под утро, земное презрев, не услышал полундры, и кровь от удара на серые плиты легла самым ярким и дерзким граффити… Но всё изменилось в цепочке мгновений, тебя охраняли двойным оцепленьем, а ты выводил знаки сбывшейся воли – тогда разрешили писать за заборе. И солнце, прорвавшись сквозь ряд оцепленья, швыряло лучами скорлупки презренья. Живешь ты в квартире огромно-зефирной, тебе заплатили пузатые фирмы, и можешь писать всё, чем бредишь и дышишь, но что ни напишешь – тебя не услышат. …Мажоры надели затертые джинсы, весь город настенною краской обдриськан, и стал опереткой надмерный крик боли, когда разрешили писать на заборе.
|