У меня впереди ещё одна жизнь – поярче,
без хождений в народ по различным левым предлогам,
без педсоветов, где мысли полёт парящий
ни к городу ни к селу награждается оверлоком –
зато со сценами, одна другой ослепительней,
и ежели там, за тенями двадцатого ряда,
заблудится украинка, – таким событием
дай бог проникнуться ветхим мешкам со склада.

Там на скорости, близкой к ультраскворечьему звуку,
шелест клёнов по трассе на юг становится свистом,
и когда смеёшься в лицо стеклянному люку,
за которым – училка в одной скороварке с чекистом,
откликается небо широким органным O sole! –
надо видеть, как чинно плывут звездопадные струи
новогодними селезнями поперёк консоли,
заветный иридий у синих хребтов воруя.

Здесь – гаплык. Можно даже не думать о статусе
небожителя, коего приняли и пригрели.
Дело вовсе не в призрачном нимбе фальшивой святости:
дело в ветке метро, прорытой не в степь, а к цели.
Да и если в вагоне сморкается хоть одна
коммунистка, промывшая глотку густой соплёй, –
вместо взлёта к плантациям зыбкого плауна
так и будешь туда-сюда мотылять под землёй.

Регулярно опустошая флаконы сердечных капель,
я вас мягко предупреждаю, что скоро перезагрузка.
Это не больно: раздвинется верхний стапель –
и, если перевернуться, то будет аналог спуска.
Слегка нарушая эйнштейновский раздел больших величин,
подобно пахучим залежам цветного рахат-лукума,
полмиллиона крохотных, но ходовых машин
поплывут со мной в гаражах четырёхмерного трюма.